Вадим Пугач - Антропный принцип

Вот так и бывает в рассказах,
Скользящих в ладони медузах,
Что, мол, в жемчугах и алмазах,
Когда в сапогах и рейтузах.

И этот уплывчатый облик
Забудь, развяжи узелок,
Чтоб больше ни отзвук, ни отбульк
Тебя потревожить не мог.

Но брошенный камень не тонет,
Но воды горят под ногами,
Но слово, которым ты донят,
Уже расходилось кругами.

Не ищем ли сами предлога
Напялить на шею хомут?
Что ж, каждому беру – берлога
И каждому ребу – Талмуд.

Опять начинаю, откуда
Ушел, громыхая по жести
Аллюзий: черты и причуды —
Медлительность в слове и жесте,

Гаданье, вязальные спицы,
Пасьянс, интерес к старине,
И эти ресницы, ресницы
Во всей сумасшедшей длине!

Держала собаку и кошку,
Судьбу доверяла созвездьям…
Но полно, всего понемножку.
Давайте же за город съездим.

Растрясая избыточность плоти,
Наберем постепенно разгон.
Электричка зайдется в икоте,
И слегка завихляет вагон.

На тычок обернешься с ленцою:
«Не из лесу ли, часом?» – «Вестимо».
Но навряд ли запомнишь лицо у
Человека, идущего мимо.

Это слово нам стало паролем,
Это слово навеки любимо,
Оттого мы о чаше и молим:
«Пронеси ее, Господи, мимо».

Мы услышаны. В чем же загвоздка?
Чем нам жребий не нравится наш?
Мы проносимся мимо киоска
По раздаче означенных чаш.

Ветер ломит в раскрытые окна,
Постарательней горло укутай.
Ну, пускай простудился, продрог, но
Не отправлен к Харону цикутой.

Невралгически спину изгорби,
Что поделать, испорчена рама,
Но зато не упрятана в торбе
Криминальная чаша из храма.

Из-за чаши тебя не погубит
По дороге мелькнувший ларек,
Из-за чаши тебе не разрубит
Головы полудикий царек.

Ты не станешь следит из-за чаши
За походкою уличной тетки,
Недоучка студент, изучавший
Лишь начала, зады и ошметки.

Показалось лицо – но дыра там.
Ты молился? Твоя и вина в том,
Что не станешь Эзопом, Сократом,
Даже воином и алконавтом.

Вот зачем божество умолимо:
Проскользнуло в молитву словцо.
Человека, прошедшего мимо,
Сам Господь не узнает в лицо.

…Вновь я посетил
Тот уголок, где трепаный Парни
Лежал недалеко от треуголки,
И треугольник смуглого лица
Распаренно склонялся над страницей.
Здесь царствует гармония, не то
Что в Петербурге, городе контрастов.
Кувшин, разбитый вдребезги, и тот
В нее не вносит дребезжащей ноты.
Зефир пускает ветры столь изящно,
Что заплясала, подбоченясь, нимфа,
Опернутая на изрядный пень.
В Екатери… Пришел на ум мне, кстати,
Отменный бюст, который заприметил
Я в Третьяковке, шубинской работы.
Как раз Екатерина № 2
Весьма напоминала героиню,
Которая (простите за избыток
Союзных слов, но что же есть стихи,
Как не союз меж автором и словом?)
Работала в Лицее, кем – неважно.
Я где-то перебился, ну и пусть.
Здесь, в Пушкине, все Пушкиным и дышит.
Египетские, например, ворота,
Мне кажется, здесь только потому,
Что прадед был рожден неподалеку;
Чесменский столп – затем, чтобы Державин,
Передавая лиру, не забыл,
Что в гроб сходить пора ему настала;
А имена товарищей по курсу
Начертаны на кельях для того,
Чтоб оправдать великолепный список
Блестящих эпиграмм и посвящений.
Пока еще вовсю подлунный мир
Насилуют бесстыдные пииты,
Не позволяя зарасти тропе,
Какая нас ни треснула б дубина
И как бы ни огрело помело,
Все те же мы. Нам целый мир – кабина
Скользящего вдоль неба НЛО.

Любовь выбирает окольные тропы,
Плетется по краешку, сходит на нет.
Поэт выбирает фигуры и тропы,
Балладу, канцону, секстину, сонет.

И фрукты, и злаки, и всяческий овощ
Рождает земля с сорняком наравне.
Сон разума Гойи рождает чудовищ,
Сон чувства героев – чудовищ вдвойне.

Стола эпоха прогулок на лоне
Природы, на фоне картин городских,
И в чашечке кофе с сосиской в «Сайгоне»
Была максимальная близость для них.

Их мнительность, их нерешительность, вялость,
Ненужная холодность, плоский расчет…
Ах, он сомневался, она сомневалась,
Вода обжигает, а время течет.