Вадим Пугач - Антропный принцип

Зима уж на дворе; скользит закат по селам;
Веселых пташек нет, одни вороны лишь.
Оставь обиняки. Подумай, чьим рассолом
Наутро ты себя – больного – исцелишь?

Болезни вижу одр… Кругом глухие стены,
Все простыни в поту, и мрак в глазах свинцов.
Посмотришь ли в окно – там снегом заметенны
Кусты стоят рябин, но нету огурцов.

Воспомни лето, о! Еще совсем недавно
Клевали все подряд голодные скворцы.
Ты игры наблюдал дриады или фавна,
И зрели в парниках зелены огурцы.

Пупырышки на них росли и наливались,
И вся земля была видна и не пуста,
Когда с тобою мы наливкой наливались
До первых петухов и третьего листа.

О, мы тогда с тобой в такое проникали!..
И что теперь? Увы! Лишь саваны и тлен.
Чей остов виден там, – скажи, – не парника ли?
Где зелень и земля? Где полиэтилен?

И живы ль мы еще, уже не обладая
Тем самым огурцом, который всем знаком?
Ведь он отговорил, как роща золотая,
Пупырчатым своим, зернистым языком!

Как можете глотать копченых устриц слизь вы,
Развратно потреблять мадеру и коньяк,
Когда на берегах Славянки или Тызьвы
Нам с другом огурца не выискать никак?

Одной мечтой дыша, мы берега обыщем,
А как пахнет мечтой – то лучше не дыши.
И, постояв в слезах над Павловским кладбищем,
Мы побредем туда, где он взрастал в глуши,

Где были огурец, и Камерон, и Бренна,
И папильон в соплях, и Аполлон в снегу.
Настал ему конец, и помер он, и бренна
Истлела кожура… Прощай, прощай, огу…

Когда сезон откроют тополя
И не земля, а воздух станет пухом,
Единое на части не деля,
Расстанемся со зрением и слухом.

И вот, глаза и уши, отшуршав,
Стрекозами и бабочками станут,
А ближний мир окажется шершав,
Пока пододеяльник не натянут.

Я ничего не режу, не дроблю
И только, булькая по альвеолам,
Люблю тебя и знаю, что люблю
Становится неправильным глаголом.

Сам для себя сойду за диагноста:
Плоть немощна, душа идет в распыл.
Нам на двоих почти что девяносто;
Откуда ж этот неприличный пыл?

Я не хочу придумывать гипотез, к —
Ромешный рай с абстракцией сличать;
Мы друг на друге оставляем оттиск —
И кто из нас конверт, и кто – печать?

Нам голос был, определен и внятен,
Не придавать значенья мелочам,
Последовательность бугорков и вмятин
Взаимно изучая по ночам.

И вот, когда действительно свинтило
До судороги, до потери черт,
Не та ль, что движет солнце и светила,
Идя на почту, выронит конверт?

Золотыми венками украсьте
Поседевшие кудри харит.
Самоварное золото страсти
На закате что надо горит.

Но внутри, за фасадом блескучим,
В самоварных потьмах вещества
Мы не то что друг другу наскучим,
Но друг друга узнаем едва.

Точно вены навек разряжая,
Мы выпаливаем – и вот
Кровь уже не своя, а чужая
По разъеденным руслам ревет.

Точно кто-то нас взрывом сплавляет,
Оттого-то и темень светла;
Или просто по венам сплавляет
Чужеродные антитела.

И ползет самоварная лава,
И меня выжирает, ползя.
Вот такая мистерия сплава:
Только пробы поставить нельзя.

Думал – все: и страсти не осилят,
И усилие не пристрастит;
А теперь любовь прошла навылет,
Только ветер в дырочку свистит.

Мы с тобой не то, что озверели —
Одеревенели на лету.
И звучим на пару, как свирели,
Паном поднесенные ко рту.

Ну, прости меня, что паникую
В меру позвоночного ствола.
Я еще люблю тебя такую,
Как сейчас. И как всегда была.

Что было? Разве что-то было?
И что запомнил о былом?
Растрату нежности и пыла,
Износ когтей, зубов облом?

Что есть? Пристрастий пара личных,
Почти что ненужда ни в ком
Да ряд ужимок параличных
С подмигиваньем и кивком?

Что будет? Но какая сила
Способна на благую весть?
«Ты будешь есть?» – жена спросила.
Я отвечаю: «Буду. Есть».