Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

Тут наш Гордеич стал так горестно тужить,
Что самого меня взяла за сердце жалость.
Так басенку опять придется отложить.

Купчиха в горницу глядит сквозь щель украдкой:
   «Ох, господи!.. Войти ль!»
Гордеич возится у образов с лампадкой:
   Вправляет новенький фитиль.
Решилася. Вошла. Глядит убитым взглядом.
«Что, мать? – мычит купец. – Садись со мною рядом…
         Гляди-ко веселей.
Про съезд приказчичий пришли какие вести!
Ну, прямо, будто кто, заместо векселей,
Наличностью поднес мне тысяч двести!
Как, значит, съехался весь этот подлый сброд,
Так с первых слов: „Мы – кто? Мы – трудовой народ…
Мы, дескать, сотворим… свободные… скрижали!“
   Ан, тут им, голубкам, хвосты и поприжали!
      „Мы“? Что за важность: „мы“??
„Мы – пролетарии…Мы – сточки зренья нашей…“
„Что? – тут начальство им. – Так вы смущать умы?!
   Городовой! гони их взашей!
   Чего, мол, с ними толковать
   Да драть напрасно глотку?“
   Того-другого – хвать!
         И за решетку!
Где, мне узнать бы, Нил? Влетело ль и ему?
   Аль дал, мошенник, тягу?
Сюда заявится? Ну, я ж его приму,
         Бродягу!
Метлой его! Метлой, злодея, за порог!
         Я нынче строг!
   Я покажу, чья сила:
Всех молодцов скручу, согну в бараний рог!
   У, дьяволы! Чума б вас всех скосила!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гордеича сейчас, пожалуй, не унять.
      И потому, как ни обидно,
А басне без конца придется быть опять
      Надолго ль, – будет видно.

Гордеич потчует в трактире Кузьмича:
«Пей, – просит, кулаком о грязный стол стуча, –
         Пей, деревенский боров!..
Не ладно, говоришь? Бунтуют батраки?
         Эх-ма, на мой-то норов,
         Я б не жалел руки.
Ведь у тебя народ – деревня, дураки.
Не то, что вот мои: псы, нет на них проп а ду!
Как был разогнан их – слыхал? – разбойный съезд,
Ну, – думал я, – теперь добьются с ними сладу.
         Не выдаст бог – свинья не съест.
            Затеплил с радости лампаду.
         Так нет! Куда!
         Планида, знать, такая:
         Ушла беда,
         Пришла другая.
– Ну, что теперь вы все? – зажав мальцу ьихры,
         Я в тот же день пристал к Микитке, –
Угомонилися? Навек? Аль до поры?
Запляшете, небось, все по хозяйской нитке!
Журналы? Вечера? Рабочие кружки?
Да балалаечки? А нутка балалайкой
         Потешьте, милые дружки,
По божьим праздничкам хозяина с хозяйкой!..
Жидок есть у меня в галантерее, Кац.
«Товарищи! – он взвыл. – Ответьте же… сатрапу!»
«А, говорю, ты так?» И, что есть силы, бац
         По храпу!
Да заодно еще влепил кому-то: р-раз!
Все – в крик. Кого-то там зовут по телефону.
Гляжу: каких-то два паршивца прут в лабаз:
«За самодурство, мол, тово… мы по закону».
         «Закон? Здесь я – закон!
         Чего суетесь? Вон!»
         Зову городового:
«Бери вот этого, такого-растакого,
         И этого!» Так что ж?
      Ну, прямо в сердце нож.
Городовой-то к ним. Они ему бумажку…
С печатями, как след… Из думы депутат!..
Городовой сейчас и руку под фуражку:
«Не наше дело, – грит, – их право… виноват!»
         Да, так-то, брат…
         Не наше дело. Чье же дело?
К паршивцам этим я опять (не так уж смело!):
         «Вам, собственно, чего-с?»
Как объяснили мне, так я повесил нос.
Выходит: молодцам защита от союза.
Как ежли у меня вновь… эта… кутерьма:
Обижу зря кого аль хрясну там по роже, –
Союз меня – к суду, и… штраф или тюрьма!
   Кузьмич! Ведь это – что же?!
Счастливец ты: царьком кати себе домой!..»
   «Ну, у меня, брат, тоже –
   Не бог ты мой!» –
Кряхтит Кузьмич со злобой.
Но Кузьмича рассказ – уж в басенке особой.

Сомлевши от жары, раскисши весь от поту,
Бранясь, кряхтя и дух переводя с трудом,
         Купчина вечером в субботу
   Ввалился в дом.
«Гордеич! – расплылась купчиха, – с легким паром!»
         «Чево?!»
         «Из баньки?..»
                «Во!
         Попарился… задаром.
         Так вспарили, что ой-ой-ой,
         Не надо чище.
Ты полюбуйся, с чем явился я домой?»
«Ай, батюшки! Синяк!»
         «Какое – синячище!»
«Сейчас примочечку… аль приложить пятак…
         Да кто ж тебя? Да как же так?»
         «Ох, мать, все очень просто:
Явилось к лавке-то, примерно, этак со сто
         Приказчиков чужих
И стали вызывать молодчиков моих:
„Вы, братцы, – как, бишь, там? – не рабская, мол, каста!
Пора вам, дескать, быть свободными людьми:
         Поторговали до семи,
            И – баста!“
Столпились, ироды, у самых у дверей,
         Ревут, как звери:
„А ну-тка шевелись, хозяин, поскорей
         Да закрывай-ка двери!“
         Тут, значит, я как заору:
         „Что, дуй вас всех горою?
         Подохну здесь, умру,
         А лавки не закрою!“
            Да сгоряча,
         Озлобившись от всех напастей,
         Как двину со всего плеча
      Молодчика из тех, кто позубастей.
Шарахнулись назад все эти подлецы:
         Марать им вроде б руки жалко.
         А у меня в руках уж палка.
На шум сбежалися соседние купцы.
         Ну, знамо, вышла свалка.
         Крик, матерщина, вой…
         Свистит городовой…
         На рынок весь тревога…
Бунтовщики – народ, известно, молодой:
Так разошлись, что нам конец бы был худой,
Когда б от дворников не вышла нам подмога.
         Приказчики, само собой,
            Отбой.
Но перед тем, как им пуститься врассыпную,
Детина этакий, прижав меня вплотную,
„Вот, – говорит, – тебе, мил-друг, на первый раз!
         Платеж потом – бери задаток!“
Да как посадит мне кулак промежду глаз,
Так я не всчувствовал ни головы, ни пяток,
„За-да-ток!..“ Матушка, что ж будет, ты скажи,
         Когда настанут платежи?!»
         И смех с Гордеичем и горе.
             Что будет – все увидим вскоре.