Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

Подарок «Эмилию Версальскому», Вандервельде тож
   Рабочими красного «Богатыря»
   «Другу» последнего русского царя
   И французского маршала Фоша
   Готовится – огромная калоша.

Мне Наркомюст сказал: «Садитесь. Я вам рад.
Садитеся». – «Куда?! Благодарим покорно!» –
«Садитесь». – «Нет, уж я… Я постою, камрад».
А он – «Пардон, мусью », – мне говорит упорно.
Ну, что же? Пусть «мусью». Мерси за прямоту,
«Пардон», однакож, есть. Хоть вежливы по тону.
Но « Правда » – прямо мне горчичник к животу –
Заладила, что день: «Ату его! ату!»
   Громит без всякого пардону!
Уж переводчик мой язык себе свихнул,
Переводя ее свирепые нападки.
Намедни в зеркало я на себя взглянул:
Лицо прорезали две новых скорбных складки.
Мон-дьё! С каким домой вернусь-то я лицом?!

Не беспокойтеся, почтеннейший Иуда!
   Я уповаю, что отсюда
Вы политическим вернетесь мертвецом!

Не узнаю этих мест.
В прошлый мой приезд
При покойном российском государе
Был я в большом ударе,
Слыша, как все шептали вокруг:
«Мусью Вандервельде!.. Наш друг!..»
Встреча во дворце была столь интимна,
Мне жал руки сам державный лейб-гусар,
А я под звуки царского гимна
Кричал: «Вив ля Рюсси! Вив ле цар!»

А нынче, переехав границу,
Попал я ровно в сумасшедшую больницу:
При виде меня все дрожат от ярости
И, не уважая моей относительной старости
И моего социального положения,
Сыплют такие выражения,
Коих смысл… не совсем переводим.
Все ж приехал я в Москву невредим,
Хоть по пути мне кричали при всякой оказии:
«Эй, ты, холуй буржуазии!»
На станции Себеже
Какому-то русскому невеже,
Оравшему: «Ей, ты, двухсполовинный!» –
Мой спутник, Курт Розенфельд, сделал упрек невинный:
«Мейн герр, эс ист нихьт вар!
Мой Интернационал не двухсполовинный, а Венский!»
На что невежа запыхтел, как их самовар:
«Ты – плут венский, а я – мужик деревенский!
Вот ты сытый, а я голодный, –
Ты лакированный, а на мне рогожа,
Но я красной Россеи гражданин свободный,
А ты! – собачий хвост, подхалимская рожа,
А кабы мне поручили тебя принимать –
Показал бы тебе я кузькину мать!»
   На станции Великие Луки
Натерпелся я муки:
Какая-то товарищ Фекла
Чуть не вышибла в вагоне стекла.
   А уж Москва себя показала:
Тысячи рабочих вокруг вокзала
Встречали меня столь… бурно,
Что мне чуть не сделалось дурно.
За что столько свисту, брани, угроз,
За что – букеты не из красных роз,
А из травы сорной
И жгучей крапивы подзаборной?
За что эти черные, позорные плакаты?
Пусть эсеры сто тысяч раз виноваты,
Но я же адвокат,
Я только адвокат,
А потом уже социал-демократ,
Чьи, хе-хе-хе, убеждения
Заслужили высочайшего утверждения!

Ах, ма тант,
Антант!
Как я возвращусь отсель
В Версаль? В Брюссель?
Не то мне страшно, что эсеров осудят, –
От мысли иной берет меня жуть:
Какими «розами» будет, – ох, будет! –
Усыпан в Европе мой обратный путь?!

Из нашего печального изгнания
Приветствуем ваши великие начинания.
Вы соль земли и светочи мира.
Да здравствует творческая мысль банкира!
Да здравствует предмет нашей бескорыстной симпатии,
Представитель американской развернутой демократии,
Гордость человечества, Морган!!
   От лица сотрудников «Социалистического вестника»
Подписали два меньшевистских прелестника
      Мартов и Дан.

Переваривая впечатления московских приветствий
(Не имевших, к счастью, физических последствий)
– Ах, вырваться бы отсюда скорее! –
Скорбим, что не можем, каждый в своей ливрее,
Потолкаться в передней вашей конференции,
Чтоб сквозь двери послушать ваши мудрые сентенции
И усвоить их высокоблагородные мотивы.
Клянемся выполнять ваши новые директивы
И проводить их в жизнь всеми «социалистическими» мерами.
   Лично от себя и уполномоченные эсерами,
   Этими жертвами большевистского насилия,
Подписали: мамзель Эмилия,
Вокерс, Курт Розенфельд, переводчица Розенталия
И еще одна каналия
(Коммунистов коробит ее кровно поруганная фамилия).