Демьян Бедный - Том 4. Стихотворения 1930-1940

Есть пограничная черта,
Где качество переходит в контркачество,
Отвага – в лихачество,
Деловитость – в делячество,
Краснота в иные цвета,
Бережливость – в скупость,
И доброта –
В глупость,
А глупость – в преступление .
Обычное явление!
Глупая доброта становится той
Простотой,
Про которую и в мире старом,
Чуть не до «Христова рождества»,
Утверждалось недаром,
Что « простота хуже воровства ».
Что от нее в мозгах чересполосица,
От которой «добряк» простоволосится,
Доходит до дружбы и кумовства
С перекрашенным, переодетым
Врагом отпетым.
Доброте доброта
Не чета.
Бывает доброта разная:
Умная и несуразная,
Пролетарски-классово направленная
И – вражьей отравой отравленная,
Захваленная и заласканная,
Опошленная и затасканная,
Дряблая, насквозь обывательская,
А в результате – предательская .

Не удержись от такого соблазна я,
Поперла б ко мне публика разная,
Началось бы хождение массовое,
Чуждо-классовое.
Про меня б говорили, что я-де во лбу
Семи пядей,
Называли б меня в похвальбу
«Добрым дядей»,
Говорили б, что только лишь мне
«Довериться можно вполне»,
Что я к сердцу их боль принимаю,
Что я их «понимаю».
Я ж басил бы: «Да, да, случай жуткий!
Да, да, самодурный!»
Ведь я такой «чуткий»,
Такой я «культу-у-ур-ный».

«Ах, Ефим Алексеич! Вы – писатель, творец…
Вы поймете… Был графом отец…
Вы поможете нам, дорогой…
Из Москвы с дядей, с тетей совместно…
Мил-лый, мил-лый… Ведь вы же – другой,
Не такой,
Как… все эти!»

Я… Я понял бы и порадел,
Был бы к просьбам подобным отзывчив сугубо:
«Да, всегда этот… Наркомвнудел…
До чего это грубо!»
«Понимаете? Взяли подписку с меня,
Чтоб я быстро, в три дня,
Из Москвы с дядей, с тетей совместно…
А за что, неизвестно!
Дядя Поль тож уволен из банка».
«Не волнуйтесь, граф… жданка.
Успокойтеся. Я поспешу.
В долг себе я вменю.
Я напишу.
Я позвоню».
«Ах, недаром сказала мне тетушка Бетти,
Чтоб я к вам…»
               «Рад быть вашим слугой».
В ручку – чмок.
               «Вы же, право, другой,
Не такой,
Как… все эти!»

Я бы этак галантно согнулся дугой,
Доброту ощущая во всем своем теле.
Удивляться ль, что я под конец, в самом деле,
«Не такой, а другой»,
Оказался бы по разбирательстве строгом.
За партийным порогом?
Мне б сказали: «Прощай, дорогой!
Обмотали твою „доброту“ вражьи сети.
Оступился ты левой и правой ногой.
Ты – другой,
Не такой,
Как мы все и все эти».

Под Москвой – не где-либо в глуши –
Человек есть такой – предобрейшей души.
Я его приведу для примера.
Под Москвою есть Пушкинский зверосовхоз.
Разведенье пушистых зверьков – не химера.
Дело можно и должно поставить всерьез.
Горностая, иль соболя, или куницу,
Чернобурую ту же лисицу
Можно выгодно сбыть за границу,
За границей же на барыши
Прикупить самых нужных Союзу товаров.
Но – директор пушного совхоза, Макаров,
Человек исключительно доброй души.
На порядки совхозные глядя,
Говорят ему часто рабочие:
                    «Дядя!
Наш агент по снабжению, Рябов, он – вор
И, приметь-ка, кулацкой породы:
Занимался торговлей скотом в оны годы».
Отвечает директор: «Пустой разговор.
Ну, какой же он вор?
С добываньем снабженья справляется чудно.
Очернить человека не трудно».

«Дядя! Слесаря, Дешина, ты-ко проверь.
Перекрасился явственно Дешин теперь.
А давно ль был он щукой торгового крупной?»

«Что вы, что вы! Да совести он неподкупной,
Стал таким, хоть в партийцы его запиши.
Поведенье его образцово, бессудно.
Тоже вы – хороши!
Очернить человека не трудно».

«Дядя! Руднев, агент, он по прошлому – поп,
А теперь – злой прогульщик и пьет беспробудно».
«Тоже вспомнили: поп. Дело прошлое – гроб.
Сами пьете вы тоже, поди, не сироп.
Руднев пьет? Ну, а вы – пожалеть его чтоб…
Очернить человека не трудно».

«Дядя! Ты бы проверил, кто есть он таков,
Не лишенец ли он, Витяков,
Что устроился в автогараже?
Мы должны быть на страже:
С соболями у нас уже было… того…»
«Что? На страже? Какой? От кого?
Ждать совхозу каких и откуда ударов?»
Он не знает, не хочет он знать ничего,
Добрый дядя, директор Макаров.

«Дядя! Жулик Леонтьев ворует мясцо!»
«Дядя! Мельник Маямсин торгует помолом!»