Федор Сологуб - Том 7. Стихотворения

(с. 133)

Я перерыл бы все энциклопедии, гоняясь за Вячеславом Ивановым, если бы этот голубоглазый мистик вздумал когда-нибудь прокатиться на Брокен. Но мне решительно неинтересно знать, что там такое бормочет этот шаман – Сологуб, молясь своей ведьме . Да знает ли еще он это и сам, старый елкич!

Целая поэма из этого звукосочетания, и какая поэма! Она захлебывается от слез, может быть, сусальных, но не все ли равно? – когда, читая ее, нам тоже хочется плакать:

– и т. д. (с. 191 сл.)

В заключение о Сологубе – хорошо бы было сказать мне и о том, как он переводит. Но лучше, пожалуй, не надо. Пусть себе переводит стихи Верлена; это делает не Сологуб-поэт, а другой – внимательный и искусный переводчик. А того, лирика-Сологуба, – и самого нельзя перевести . Разве передашь на каком-нибудь языке хотя бы прелесть этих ритмических вздыманий и падений сологубовски-безрадостного утреннего сна –

(с. 89)

Я, впрочем, рад, что Сологуб прилежно читал Верлена. Если я не ошибаюсь, одна из лучших его пьес, «Чертовы Качели» (с. 73 cл.), навеяна как раз строфою из «Romances sans paroles» (Т. I, p. 155) –

Сологуб перевел его плохо, а я сам позорно. Не буду я пытаться переводить еще раз это четверостишие. Лучше постараюсь объяснить вам верленовские стихи в их, так сказать, динамике. Представьте себе фарфоровые севрские часы, и на них выжжено красками, как Горы качают Амура. Горы – молодые, но самые часы старинные. И вот поэт под ритм этого одинокого ухождения часов задумался на одну из своих любимых тем о смерти, т. е., конечно, своей смерти. Мягко-монотонное чередование женских рифм никогда бы, кажется, не кончилось, но эту манию разрешает формула рисунка: «Вот от таких бы качелей умереть».

Чтобы скрыть от нас картину, породившую его стихи, Верлен заинтриговал нас, вместо мифологических Гор поставив слово часы с маленькой буквы, и вместо Амура – написав любовь, как чувство.

Не то у Сологуба. Его качели – самые настоящие качели. Это – скрип, это – дерзкое перетирание конопли, это – ситцевая юбка шаром, и ух-ты! Но здесь уже дело не в самом Сологубе, а в свойстве того языка, на котором была когда-то написана и гениальная пушкинская «Телега».

Вот качели Сологуба в выдержке:

Заметьте, ни малейшей грубости, никакой фамильярности даже в этом черт с тобой – оно лукаво, вот и все.

Ведь качает-то действительно черт. А эти повторяющиеся, эти качальные, эти стонущие рифмы! Нет, Сологуб – не переводчик. Он слишком сам в своих, им же самим и созданных превращениях. А главное – его даже и нельзя отравить чужим , потому что он мудро иммунировался.

Проделала эту прививку на свой лад, конечно, ведьма. И проделала жестоко.

(с. 139)

Вот каково, может быть, было посвящение Сологуба в пророки. Исайя, как видите, уж ровно не при чем!

В двух дополнительных томах настоящего издания публикуются все стихотворения, включенные автором в прижизненные Собрания сочинений (СПб.: Шиповник, 1909–1912.В 12 т. Т. I,V, IX и СПб.: Сирин, 1913–1914.В20 т. Т.1,Ч IX, XIII, XVII), а также не вошедшие в упомянутые Собрания стихи из восьми сборников: «Война» (1915), «Небо голубое» (1921), «Одна любовь» (1921), «Фимиамы» (1921), «Соборный благовест» (1922), «Костер дорожный» (1922), «Чародейная чаша» (1922), «Великий благовест» (1923). Вспоминая об участии жены Ан. Н. Чеботаревской в подготовке этих изданий, Сологуб пишет: «Она выбрала и расположила стихи в книгах „Земля Родная“, „Фимиамы“, „Соборный Благовест“, „Небо Голубое“. „Земля Родная“ и „Фимиамы“ – названия, придуманные ею же, также „Небо Голубое“» (Сологуб Ф. Поминальные записи об Ан. Н. Чеботаревской. Публикация А. В. Лаврова. В кн.: Неизданный Федор Сологуб. М.: Новое литературное обозрение, 1997. С. 380–381).