Федор Сологуб - Том 7. Стихотворения

К твоим устам я вознесу
Мои вечерние отравы
И эту бедную росу,
Слезой ложащуюся в травы».

И я пришёл в вечерний час,
С тобой, вблизи лесной опушки
Стоял, внимая томный глас
В лесу взывающей кукушки.

Закат был нежно тих и ал,
Поля вечерние молчали,
И я с волнением внимал
Словам земной твоей печали.

Когда в словах звучал укор, –
О, где вы, пламенные лики! –
Клонился твой усталый взор
К цветкам ромашки и гвоздики.

И я к земле твоей приник,
Томясь тоской твоею вешней, –
Да омрачится горний лик!
Да будет сила в скорби здешней!

Гармония небесных сфер
Да будет сказкою земною!
Я – свет земли! Я – Люцифер!
Люби Меня! Иди за Мною!

Степь моя!
Ширь моя!
Если отрок я,
Раскрываю я
Жёлтенький цветок,
Зажигаю я
Жёлтенький, весёленький, золотой огонек.

Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой земной, золотой огонь!

Степь моя!
Ширь моя!
Если дева я,
Раскрываю я
Аленький цветок,
Зажигаю я
Аленький, маленький, красный огонёк.

Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой ясный, красный огонь!

Степь моя!
Ширь моя!
Вею, вею я,
Раскрываю я
Жёлтенькие, аленькие цветки,
Зажигаю я
Золотые, красные огоньки.

Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой красный, золотой огонь!

Мечами скорби ты исколот,
Но дни звенящие близки.
Не застоится вещий солод
В болоте мертвенной тоски.
Ключи вливают тонкий холод
В прохладу нежную реки.

Но ты прохладой не утешен,
Мечты к восторгам устремив.
Вода мутна, – водою взвешен
Надменных гор истёртый смыв:
Ещё недавно был так бешен
Её стремительный разлив.

Благослови закон природы,
Благослови паденье вод.
В стремленьи сил твоей свободы
Восход, паренье и заход.
Единой Волей мчатся воды,
В Единой Воле – миг и год.

Мы были праздничные дети,
  Сестра и я.
Плела нам радужные сети
  Коварная Змея.

Стояли мы, играть не смея
  На празднике весны.
У злого, радостного Змея
  Отравленные сны

Хоть бедных раковин случайно
  Набрать бы у ручья, –
Нет, умираем, плача тайно,
  Сестра и я.

Я должен быть старым,
И мудрым,
И ко всему равнодушным,
С каменеющим сердцем
И с презрительным взором,
Потому что Ананке,
Злая,
Открыла мне мой жребий:
Жить лишь только после смерти
Бестелесною тенью,
Лёгким звуком,
Пыльною радостью
Чудака книгочия…

А все же нагое тело
Меня волнует,
Как в юные годы.
Я люблю руки,
И ноги,
И упругую кожу,
И всё, что можно
Целовать и ласкать.
И если ты, милая,
Капризная, но вовсе не злая,
Хочешь моего ясного взгляда,
Моей светлой улыбки,
Моего лёгкого прикосновения, –
А что же больше я могу
Дать или взять? –
Знай, знай,
Мне ненавистно
Твоё нарядное платье
Скрипучего шелка
С жёлтыми кружевами,
И ароматный дар старого Пино,
И даже твои сквозные
Рукавички
С глупым и смешным названьем.

Дышу дыханьем ранних рос,
Зарёю ландышей невинных:
Вдыхаю влажный запах длинных
  Русалочьих волос, –

  Отчётливо и тонко
Я вижу каждый волосок;
Я слышу звонкий голосок
  Погибшего ребёнка.

Она стонала над водой,
Когда её любовник бросил.
Её любовник молодой
На шею камень ей повесил.

Заслышав шорох в камышах
Его ладьи и скрип от весел,
Она низверглась вся в слезах,
А он еще был буйно весел.

И вот она передо мной,
Всё та же, но совсем другая.
Над озарённой глубиной
  Качается нагая.

Рукою ветку захватив,
Водою заревою плещет.
Забыла тёмные пути
В сияньи утреннем, и блещет.

И я дышу дыханьем рос,
Благоуханием невинным,
И влажным запахом пустынным
  Русалкиных волос.

Вы не умеете целовать мою землю,
Не умеете слушать Мать Землю сырую,
Так, как я ей внемлю,
Так, как я её целую.