Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

Тот Мауи был младший в мире, третий,
  Два брата было с ним еще везде,
Огромные, беспечные, как дети,
  Они плескались с Мауи в воде,
Крюки имели, но не знали сети,
  И удили в размерной череде.

Вот солицеликий Расвой крюк закинул
  И тянет он канат всей силой плеч,
Он брата Ру, второго, опрокинул,
  Тот, ветроликий, хочет остеречь,
«Пусти свой крюк!», но Ра всей мощью двинул,
  И выудил со смехом рыбу-меч.

Прошло с полгода. Удит Ру, ветрило,
  Закинут крюк туда, где темнота.
Вот дрогнуло, пол-моря зарябило,
  Не вытащит ли он сейчас кита?
Тянул, тянул, в руках двоилась сила,
  Лишь плеск поймал акульего хвоста.

И минул год. Тринадцать лун проплыли.
  А Мауи все время колдовал.
И против братьев укрепился в силе,
  Велит – и ляжет самый пенный вал.
Пока два брата рыб морских ловили,
  На дне морском он тайны открывал.

Закинул крюк он со всего размаха,
  И потянул напруженный канат.
Вот дрогнула в глубинах черепаха,
  Пловучая громада из громад,
И Ра, и Ру глядят, дрожат от страха, –
  То остров был, кораллов круг и скат.

И с той поры плывет в морях каноа,
  Певцы поют, и любят рыбаки.
Во мгле земли – скелеты мощных моа,
  На небе – ток звездящейся Реки.
За знойным Солнцем нежится Самоа,
  И в мелководьи бродят огоньки.

В дни как жил я жизнью горца, –
Покидая тайный грот,
Я с обветренных высот
Увидал Драконоборца.
Я шамана вопросил: –
«как зовется этот храбрый?»
Тот сказал: «У рыбы жабры,
У людей же – звон кадил.
У небесных пташек – крылья,
У зверей свирепый лик.
Этот храбрый мой двойник,
Он сражает без усилья.
Мысль всегда, узнав конец,
Хочет внешнего, отметин.
Этот призрак беспредметен,
Если ж хочешь, то – Боец».
Я ушел в свою пещеру,
Осудив его ответ.
Через двадцать сотен лет,
Как годам познал я меру,
Снова бросив тайный грот,
Глянул оком я дозорца,
И опять Драконоборца
Увидал с своих высот.
Тут я спрашивал сатира,
Как зовется он, – и сей
Мне ответствовал: «Персей,
Меткоруб во славу мира,
Убиватель он Горгон».
Кто-то вдруг вскричал в восторге:
«Лжет Сатир. Боец – Георгий».
И пошел по миру звон.
Воздух горний, воздух дольний
Фимиамный принял чад,
Слышу гномики бренчат,
Гул идет от колокольни.
В ульях бунт: украден воск.
Я ушел в свою пещеру,
Всяк свою да знает веру,
Из костей сосу я мозг.
А кухонные остатки
Я скопляю, как предмет
Изысканий дальних лет.
Знаю, игры мысли сладки.
Лет две тысячи пройдет,
И опять я оком горца
Поищу Драконоборца: –
Не означен масок счет.

Мгла замглила даль долины,
Воздух курится, как дым,
Тают тучи-исполины,
Солнце кажется седым.

Полинялый, умягченный,
Взятый мглою в светлый плен,
Целый мир глядит замгленный,
Как старинный гобелен.

Старик высокий,
Он самый главный,
Он одноокий,
То Один славный.

С древнейших пор он
Любил туманы,
Летал, как Ворон,
В иные страны.

Он был на юге
И на закате.
Но лучше вьюги,
Родней быть в хате.

Он был в пустыне
И на востоке.
Навек отныне
Те сны далеки.

С тем людом Ворон
Совсем несроден,
И снова Тор он,
И снова Один.

Все клады Змея
Похитил Север.
И ветер, вея,
Качает клевер.

И кто же в мире
Лукав, как Бальдер, –
Под вскрик валькирий
Восставший Бальдер!

Ковры-хоругви. Мир утраченный.
Разлив реки, что будет Сеною.
Челнок, чуть зримо обозначенный,
Бежит, жемчужной взмытый пеною.

Веков столпилась несосчитанность.
Слоны идут гороподобные.
Но в верной есть руке испытанность,
Летят к вам стрелы, звери злобные.

Еще своих Шекспиров ждущие,
Олени бродят круторогие,
Их бег – как вихри, пламень льющие
И я – не в дьяволе, не в боге я.

Я сильный, быстрый, неуклончивый,
И выя тура мною скручена.
Напевы, взвейтесь, пойте звонче вы,
Душа желать – Огнем научена.

Мои прицелы заколдованы,
Мне мамонт даст клыки безмерные,
Моей рукою разрисованы
В горах дома мои пещерные.

Свистит проворная синица,
Что море будто не зажгла.
Зажгла. Сожгла. Горит страница.
Сгорела. Мир кругом – зола.