Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

Ты – радость и страданье,
И мы – одно и двое,
Мы сердцем – там и тут.
Мы выстроили храмы,
И звездные ресницы
К нам тянутся в сердца.

Ты встала меж мною и Солнцем,
Ты стала моим Новолуньем,
Я вижу сияющий призрак,
В глазах многозвездится сон.
Персты в ослепительных кольцах,
В душе перегудные струны,
Одежды твои словно ризы,
Люблю я, цветочно влюблен.

С тобою весной быть и летом,
И в осени быть многоспелой,
А Серп загорится ущербный,
Мы вместе изменим мечты.
Хочу я быть бабочкой светлой,
Хочу я быть птичкой запевшей,
Хочу быть сережкой на вербе,
А верба душистая – ты.

Она была бледна, как звездные снега,
Она была нежна, как осень золотая,
На шее у нея мерцали жемчуга,
В ней греза дней жила, как лед, что спит не тая.

И то она была колдунья молодая,
И то была волной, что точит берега,
Всегда с собой одна, для каждого другая,
Забудет каждый с ней и друга и врага.

Улыбка у нея, скользя неуловимо,
Зарею нежила румяные уста, –
Глядишь, и с ней ли ты? Глядишь, она не та?

Живут созданья так из облачного дыма,
Так в ветре млеет зыбь весенняго листа,
Так Млечный Путь для нас горит неисследимо.

Расцветилась ограда
Над последней чертой.
Красный лист винограда,
Клена лист золотой.
Нет зеленого сада
Над сафирной водой.

Лишь тяжелого бора
Зеленчак темноцвет,
До ложбин косогора,
С незапамятных лет,
В ту же краску убора
Многохвойно одет.

Я был листок,
Гонимый бурей.
Был в пляске ног
Блаженных гурий.

Я был как гром,
Огнем одетый.
Был водоем,
Грозой пропетый.

Как луч к лучу,
Я мчался к чуду.
И все лечу!
И чем я буду?

После лютиков весною,
Чуть зима падет на крыши,
Вновь себе я мыслью строго
Замок строгий, выше, выше.

Там, на башне одинокой,
Жду под Солнцем смерти света,
Говорю я с Тьмой стоокой,
Жду от Полночи ответа.

После ласковых блужданий,
Между легких горных склонов,
Я опять хочу рыданий
Человеческих циклонов.

И тогда мне знать отрада,
Что придет еще Аттила,
Что жива страстей громада,
И не вычерпана сила.

Упружить сталь. Ковач, познай металлы,
Чтоб гнулось и прямилось лезвие.
Тогда, взмахнув мечом, отметь: – «мое!»
Тебе уступят Римляне и Галлы.

Построй дракон, Варяг. Ищи Валгаллы.
Кто хочет дали, тот пройдет ее.
В чужих морях узнает забытье.
Увидит лесавидные кораллы.

Сигурд, будь смел. Сигурд, срази врага.
Перед тобою карлики и гномы.
Пусть плуги на полях быком влекомы.

Но клад – тебе. Раздвинув берега,
Сожги дома, амбары, и стога.
Тебе – моря, и, в злате молний, громы.

Я в гостиной стоял, меж нарядных, утонченных,
Между умных, играющих в чувства людей.
Средь живых мертвецов, меж романов оконченных,
Я вскричал всей душой потрясенной своей:

«Есть ли где еще звери в могучем количестве?
Есть ли тигр королевский и смелые львы?
Есть ли где бегемот, в безмятежном величестве
Как коряга встающей из вод головы?»

Мой сон, хотя он снился мне как сон,
Был зрением, был чтением страницы,
Где, четкими строками закреплен,
Я жил, а дни мелькали как зарницы.

Там ростом в три сажени были птицы,
Сто красок изливал хамелеон.
Нет, тысячу. Существ живых станицы
Не ведали, что есть для черт закон.

Хвосты у жаб, – хвостаты были жабы, –
Внезапно превращались в жадный рот.
В боках тюленьих видел я ухабы.

Все становилось вдруг наоборот.
И даже мухи не были там слабы.
И даже счастлив каждый был урод.

В те дни, как не росла еще кокоа,
  Змеящаяся пальма островов,
Когда яйцо могучей птицы моа
  Вмещало емкость двух людских голов,
Жил Мауи, первотворец Самоа,
  Певец, колдун, рыбак, и зверолов.

Из песен было только эхо гула
  Морских валов, а из волшебств – огонь,
Лишь рыба-меч да кит да зверь-акула
  Давали радость ловли и погонь,
Земля еще потока не плеснула,
  В котором носорог и тигр и конь.