Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

О вкусах спорить не положено,
Но разве речь о вкусе тут —
Ведь эти окна и прихожая
Как символ той поры встают.

Хоть следопыта африканского
Не увенчает свежий лавр, —
Но памятник каприза панского
Занятней, чем ихтиозавр.

Я этим не хвалюсь, что мало я знаком
С чудесной техникой, с величьем индустрии,
Но солнце и гроза здесь, в Киеве моем,
Волнуют душу мне — чудесные, родные.

Любуюсь я людьми, жму крепко руку им,
Внимаю их словам, ловлю в глазах сиянье,
И небо кажется мне куполом большим
Многоколонного, торжественного зданья.

Еще есть уголки, где плесневеет тлен,
Усмешки злобные, предательские взгляды,
Еще потайный враг готовит ряд измен —
В счастливой гордости слепыми быть не надо.

Торжествовать — о нет! Работать — да! Нужна
Работа! Напрягать все мускулы, как струны!
Потоплен злой кумир, но хочет всплыть со дна…
А вольный Днепр шумит: «Не выдыбай, Перуне! [19] Не выплывай, Перун! (старослав.). — Ред. »

Высокий взлет холмов, деревьев рост могучий,
И Днепр, атласные взметнувший рукава,
Дома и здания, обрывов желтых кручи,
И марево песков, и камни, и трава,

И эта даль, леса́ в струистости бескрайней,
И склоны, где растет полынь и зверобой,
Оркестра медный рев, и звон, и шум трамвайный,
Работ и отдыха напевно-мерный строй,

И черно-сизый дым в низине над Подолом,
Покрасок запахи, асфальт в котлах, костры,
И пляж, где счета нет телам бронзово-голым,
И эта суетня весенней мошкары —

Весь этот кругозор с чертою огневою,
Переломляясь в блеск глазных несчетных призм,
Течет одним путем с Батуми и Москвою
В обширный океан, течет — в социализм.

Прозрачна синева, как будто вырезная,
И пурпур паруса окрасил, золотя…
Как дивно всё цветет, сверкает даль какая,
Певучий Киев мой, немых веков дитя!

Свет электричества в закутах тьму рассеет,
Рука рабочего поднимет звонкий щит,
Широководный Днепр уже не обмелеет,
И солнце прорастет сквозь киевский гранит.

Над землей сентябрь и август
Шпаги длинные скрестили,
Несмертельные две шпаги —
Желтый луч и серый дождь.

Над медвяною землею,
Над пустынным колким жнивьем,
Над баштанами, где зреют
Зеленеющие тыквы,
Над протяжным птичьим свистом
Несмертельный бой идет.

Сталь о сталь звенит неслышно,
То сверкнет, то снова гаснет,
Очи синие встречают
Серых длинные ресницы,
Только злобы нет в очах!
Сколько сил в любом движенье,
Кровь живет в ударе каждом,
На десницах обнаженных
Бьются мускулы, как струны,
Смех слетает с полных губ.

А земля — в красе медвяной,
А поля, мечтая, дремлют,
А в просторных огородах
Тыквы стелются на грядах,
И в протяжном птичьем свисте —
Крыл широких ровный взмах.

Как слово милой, в памяти моей
И молния зеленой гибкой вербы,
И тот холма зеленого зигзаг
За стеклами вагона. Пастушата
С ногами загорелыми, с мешками
Заплечными бежали нам навстречу,
Махали нам руками. И мохнатый
Щенок — веселый, шустрый их приятель —
На поезд лаял в радостном презренье,
А ветер голубые тени гнал
Над лугом, над девической фигуркой,
Такой изящной, стройной, как бывают
Одни лишь незнакомки, — над леском,
Уже пронизанным лучом заката…
Писать об этом долго на бумаге,
И в памяти остался долгий след,
А всё — мгновенье только продолжалось.
Один из мальчуганов дольше всех
Махал руками нам; его друзья,
Щенок мохнатый — все к делам вернулись,
И только он один еще смотрел
Вслед поезду, что круто выгибался
По колее, загадочно блестящей,
Но что́ он думал, неизвестно нам.

И я припомнил прежних ребятишек,
Мимо которых весь их рабский век —
От детских лет, иссеченных кнутами,
До старости печальной — пробегали
Составы желтоглазых поездов,
Им оставляя только клочья дыма
Да робкие мечтанья о чужой,
Счастливой жизни, шумной, многоцветной, —
И думал радостно, что, может быть,
Вот этот загорелый пастушонок
Сам поведет когда-нибудь в просторы
Веселые большие поезда,
И сам проложит ровные дороги
Сквозь наши оснежённые поля,
Сам будет ветром, молнией, огнем
Пересекать зеленое раздолье.