Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Еще студентами, едва наступит лето,
Вдвоем — отец и он — на лошадях, пешком
Отправятся в поход. Всё солнышком согрето,
Хлеба колышутся в разливе золотом.
Навстречу пешеход. Дедок Микита это…
На палку опершись, рассказом о былом
Неугомонный дед всегда готов делиться,
В один плетя венок и быль и небылицу.

Он Колиивщину припомнит: «Бил панков…»
И трубкою взмахнет, рассказ свой подтверждая…
«Да лет-то сколько вам?» — «Мне, милые, годков
Без счету, без конца, как синих волн в Дунае!
Здесь, вижу, все свои и нету болтунов, —
Так вот, послушайте. Уж я, Микита, знаю:
Недаром кровь лилась. Скажу вам, хлопцы, так,—
Еще среди людей гуляет Железняк!»

«Пока таится он и срока ждет, но люди
Не раз встречались с ним, — и я, чтоб не солгать…
Ужо настанет день — в субботу это будет, —
И он объявится… Тогда-то воевать
Голота примется! Панов-то поубудет,
Их всех повырежут — вот будет благодать…
Но обо всем молчок! Кто это разболтает,
Того сам Железняк жестоко покарает».

А то бывало так: друзья среди полей
Ватагу косарей встречают вечерами.
Им ужинать пора. И всё темней, темней
Горит костер. И вот уж угасает пламя.
И вот уже кулеш готов для косарей,
И ложки поднялись. «А не хотите ль с нами
Отведать кулеша?» Умаялся народ…
Кто косит для себя , лишь тот не устает!

Так или иначе, земля всему причина.
Землице б вольной быть: «где хочешь, там и сей!»
Какой-нибудь Мусий (рябой, а молодчина)
В цель прямо угодит пословицей своей:
«Пшеница — мужики, а господа — мякина.
Бери лопату лишь да хорошенько вей!»
И с ложками опять к еде стремятся руки,
И бодрый смех по всей разносится округе…

Так путешествуя, отец покойный мой
И песен всяческих наслышался немало…
Кто песню не любил! Лишь пень глухонемой
Не чувствует ее. Чье сердце не дрожало,
Когда звучал вдали девичий хор живой,
А солнце на воде под вербой угасало,
Последний кинув луч? Скажите, в ком из нас
Надежд не пробуждал такой вечерний час?

К девичьим голосам за речкой в час заката
Прибавятся еще и хлопцев голоса,
И ночь становится от пенья их крылата,
И песнями полны и рощи, и леса.
Как дышится легко! Как сладко пахнет мята!
Вдыхать бы грусть лугов… О ты, моя краса,
Песнь украинская, ты, в муках изнывая,
Тараса родила, великая, родная!

Бродячих двух друзей встречали средь полян
То писарь волостной, а то «чиновный» сотский,
А иногда и сам розовощекий пан
Заметит: «Ну и ну, — костюм-то не господский,
А разговор не прост! Они мутят крестьян!»
(Свидетелем того был эконом Заблоцкий.)
Хоть не было ножей у наших двух друзей,
Их гайдамаками считали без ножей!

Подпанков и панов цветную галерею
Студенты видели в экскурсиях своих.
Тот, простаком прослыв, спокойно, не краснея,
Деревню обирал и грабил за троих,
Другой гуманностью прославился своею
(Шевченко нам в «Княжне» нарисовал таких) —
За радости любви голландскою коровой
Покрыток награждал хозяин образцовый.

Панка Иван мой знал, — большой оригинал
Помещик этот был: он нравом норовистым
Уездных барышень с младенчества пугал,
А после, сам себя провозгласив буддистом,
Стеной в три сажени (забор был прежний мал)
Он вотчину обнес, считая мир нечистым.
Ограда та была, признаться, не плоха:
Воров боялся пан сильнее, чем греха.

Соседей угощал лучком да кислым квасом,
Санскритом поглощен, чудак-забавник тот.
Обжору он бранил, считая лоботрясом,
А гости со двора — спешит набить живот:
Барашка скушает и честь воздаст колбасам…
Сидит в кальсонах он, ладонь о чрево трет,
И сладкий стол обжор ему — обжоре — сладок,
А грош даст мужику — и тут же с ним припадок.

Иван рассказывал, а меж болотных трав
Дощаник наш скользил по ряске, мимо лилий,
И капли с удочки стекали за рукав,
Но первые лучи одежду нам сушили.
Казалось, целый мир в воде среди купав!
В травинках свет играл, и тени в них бродили.
Ребенку малому, всё странно было мне:
И тихий звук в воде, и отзвук в вышине.

Богдан был средний брат. Захожая Одарка
На брата моего лишь глазом поведет,
Иль пустомели речь души коснется жаркой,
Или в душе придет веселию черед,
Иль — что таиться в том — его согреет чарка,—
Мой средний брат Богдан ликует и поет.
На всё он песнею, как эхо, откликался,
На всё он отвечал, с чем бы другой не знался.