Дмитрий Быков - Блаженство (сборник)

Любовь моя, пожалей воров! Им часто нечего есть,
И ночь темна, и закон суров, и крыши поката жесть…
Сжалься над миром, с которым я буду квитаться за
Липкую муть твоего вранья и за твои глаза!

Любовь моя, пожалей котов, сидящих у батарей,
Любовь моя, пожалей скотов, воров, детей и зверей,
Меня, рыдающего в тоске над их и нашей судьбой,
И мир, висящий на волоске, связующем нас с тобой.

Ваше счастье настолько демонстративно,
Что почти противно.
Ваше счастье настолько нагло, обло, озорно,
Так позерно, что это почти позорно.
Так ликует нищий, нашедший корку,
Или школьник, успешно прошедший порку,
Или раб последний, пошедший в горку,
Или автор, вошедший бездарностью в поговорку
И с трудом пробивший в журнал подборку.
Так ликует герцог, шлюху склонивший к браку,
Так ликует мальчик, нашедший каку —
Подобрал и всем ее в нос сует:
– Вот! Вот!
А мое-то счастье клевало чуть-чуть, по зернам,
Но и то казалось себе позорным,
Так что всякий раз, выходя наружу из помещенья,
Всем-то видом своим просило прощенья,
Изгибалось, кланялось, извинялось,
Над собою тщательно измывалось —

Лишь бы вас не толкнуть, не задеть, не смутить собою,
И тем более не доставалось с бою.
Да, душа моя тоже пела,
И цвела, и знала уют.
Быть счастливым – целое дело.
Я умею. Мне не дают.

Все валится у меня из рук. Ранний снег, ноябрь
холодущий.
Жизнь заходит на новый круг, более круглый, чем
предыдущий.
Небо ниже день ото дня. Житель дна, гражданин
трущобы
Явно хочет, чтобы меня черт задрал. И впрямь
хорошо бы.

Это ты, ты, ты думаешь обо мне, щуря глаз, нагоняя
порчу,
Сотворяя кирпич в стене из борца, которого корчу;
Заставляешь дрожать кусты, стекло – дребезжать
уныло,
А машину – гнить, и все это ты, ты, ты,
Ты, что прежде меня хранила.

Но и я, я, я думаю о тебе, воздавая вдвое, превысив
меру,
Нагоняя трещину на губе, грипп, задержку, чуму,
холеру,
Отнимая веру, что есть края, где запас тепла и защиты
Для тебя хранится. И все это я, я, я —
Тоже, в общем, не лыком шитый.

Сыплем снегом, ревем циклоном, дудим в дуду
От Чучмекистана до Индостана,
Тратим, тратим, все не потратим то, что в прошлом году
Было жизнью и вот чем стало.
И когда на невинных вас из промозглой тьмы
Прелью, гнилью, могилой веет, —
Не валите на осень: все это мы, мы, мы,
Больше так никто не умеет.

Хотя за гробом нету ничего,
Мир без меня я видел, и его
Представить проще мне, чем мир со мною:
Зачем я тут – не знаю и сейчас.
А чтобы погрузиться в мир без нас,
Довольно встречи с первою женою
Или с любой, с кем мы делили кров,
На счет лупили дачных комаров,
В осенней Ялте лето догоняли,
Глотали незаслуженный упрек,
Бродили вдоль, валялись поперек
И разбежались по диагонали.

Все изменилось, вплоть до цвета глаз.
Какой-то муж, ничем не хуже нас,
И все, что полагается при муже, —
Привычка, тапки, тачка, огород,
Сначала дочь, потом наоборот, —
А если мужа нет, так даже хуже.

На той стене теперь висит Мане.
Вот этой чашки не было при мне.
Из этой вазы я вкушал повидло.
Где стол был яств – не гроб, но гардероб.
На месте сквера строят небоскреб.
Фонтана слез в окрестностях не видно.

Да, спору нет, в иные времена
Я завопил бы: прежняя жена,
Любовница, рубашка, дом с трубою!
Как смеешь ты, как не взорвешься ты
От ширящейся, жуткой пустоты,
Что заполнял я некогда собою!
Зато теперь я думаю: и пусть.
Лелея ностальгическую грусть,
Не рву волос и не впадаю в траур.
Вот эта баба с табором семьи
И эта жизнь – могли бы быть мои.
Не знаю, есть ли Бог, но он не фраер.

Любя их не такими, как теперь,
Я взял, что мог. Любовь моя, поверь —
Я мучаюсь мучением особым:
Я помню каждый наш с тобою час.
Коль вы без нас – как эта жизнь без нас,
То мы без вас – как ваша жизнь за гробом.
Во мне ты за троллейбусом бежишь,
При месячных от радости визжишь,
Швыряешь морю мелкую монету,
Читаешь, ноешь, гробишь жизнь мою, —
Такой ты, верно, будешь и в раю.
Тем более что рая тоже нету.

Кинозал, в котором вы вместе грызли кедрач
И ссыпали к тебе в карман скорлупу орехов.
О деталь, какой позавидовал бы и врач,
Садовод при пенсне, таганрогский выходец Чехов!