Дмитрий Быков - Блаженство (сборник)

Степей свалявшаяся шкура,
Пейзаж нечесаного пса.
Выходишь ради перекура,
Пока автобус полчаса

Стоит в каком-нибудь Безводске,
И смотришь, как висят вдали
Крутые облачные клецки,
Недвижные, как у Дали,
Да клочья травки по курганам
За жизнь воюют со средой
Меж раскаленным Джезказганом
И выжженной Карагандой.
Вот так и жить, как эта щетка —
Сухая, жесткая трава,
Колючей проволоки тетка.
Она жива и тем права.
Мне этот пафос выживанья,
Приспособленья и труда —
Как безвоздушные названья:
Темрюк, Кенгир, Караганда.
Где выжиданьем, где напором,
Где – замиреньями с врагом,
Но выжить в климате, в котором
Все манит сдохнуть; где кругом —
Сайгаки, юрты, каракурты,
Чуреки, чуньки, чубуки,
Солончаки, чингиз-манкурты,
Бондарчуки, корнейчуки,
Покрышки, мусорные кучи,
Избыток слов на че– и чу-,
Все добродетели ползучи
И все не так, как я хочу.
И жизнь свелась к одноколейке
И пересохла, как Арал,
Как если б кто-то по копейке
Твои надежды отбирал
И сокращал словарь по слогу,
Зудя назойливо в мозгу:
– А этак можешь? – Слава Богу…
– А если так? – И так могу…
– И вот ты жив, жестоковыйный,
Прошедший сечу и полон,
Огрызок Божий, брат ковыльный,
Истоптан, выжжен, пропылен,
Сухой остаток, кость баранья,
Что тащит через толщу лет
Один инстинкт неумиранья!
И что б тебе вернуть билет,
Когда пожизненная пытка —
Равнина, пустошь, суховей —
Еще не тронула избытка
Блаженной влажности твоей?
Изгнанники небесных родин,
Заложники чужой вины!
Любой наш выбор несвободен,
А значит, все пути равны,
И уж не знаю, как в Коране,
А на Исусовом суде
Равно – что выжить в Джезказгане,
Что умереть в Караганде.

Виноград растет на крутой горе, непохожей на Арарат.
Над приморским городом в сентябре виноград растет,
виноград.
Кисло-сладкий вкус холодит язык – земляники
и меда смесь.
Под горой слепит золотая зыбь, и в глазах золотая резь.

Виноград растет на горе крутой. Он опутывает стволы,
Заплетаясь усиком-запятой в буйный синтаксис
мушмулы,
Оплетая колкую речь куста, он клубится, витиеват.
На разломе глинистого пласта виноград растет,
виноград.

По сыпучим склонам дома ползут, выгрызая
слоистый туф,
Под крутой горой, что они грызут, пароходик идет
в Гурзуф,
А другой, навстречу, идет в Мисхор, легкой музыкой
голося,
А за ними – только пустой простор, обещанье всего и вся.

Перебор во всем: в синеве, в жаре, в хищной цепкости
лоз-лиан,
Без какой расти на крутой горе мог бы только
сухой бурьян,
В обнаженной, выжженной рыжине на обрывах
окрестных гор:
Недобор любезен другим, а мне – перебор во всем,
перебор.

Этих синих ягод упруга плоть. Эта цепкая жизнь
крепка.
Молодая лиственная щепоть словно сложена
для щипка.
Здесь кусты упрямы, стволы кривы. Обтекая
столбы оград,
На склерозной глине, камнях, крови —
виноград растет, виноград!

Я глотал твой мед, я вдыхал твой яд, я вкушал
от твоих щедрот,
Твой зыбучий блеск наполнял мой взгляд, виноград
освежал мне рот,
Я бывал в Париже, я жил в Крыму, я гулял
на твоем пиру —
И в каком-то смысле тебя пойму, если все-таки весь
умру.

Среди пустого луга,
В медовой дымке дня
Лежит моя подруга,
Свернувшись близ меня.

Цветет кипрей, шиповник,
Медвяный травостой,
И я, ее любовник,
Уснул в траве густой.

Она глядит куда-то
Поверх густой травы,
Поверх моей косматой
Уснувшей головы —

И думает, какая
Из центробежных сил
Размечет нас, ломая
Остатки наших крыл.

Пока я сплю блаженно,
Она глядит туда,
Где адская геенна
И черная вода,

Раскинутые руки,
Объятье на крыльце,
И долгие разлуки,
И вечная – в конце.

Пока ее геенной
Пугает душный зной —
Мне снится сон военный,
Игрушечный, сквозной.

Но сны мои не вещи,
В них предсказаний нет.
Мне снятся только вещи,
И запахи, и цвет.

Мне снится не разлука,
Чужая сторона,
А заросли, излука
И, может быть, она.

И этот малахитный
Ковер под головой —
С уходом в цвет защитный,
Военно-полевой.