Евгений Евтушенко - Волчий паспорт

Гражданское горе всех тех, кто еще не зомбирован в нашей стремительно опошляющейся стране, где правит бал распоясавшаяся эстрадная «попса», в том, что ушел, может быть, самый главный защитник российской песни от пошлости.

Значение человека определяется размером той пустоты, которая образуется после его ухода.

Радиостанции и телевизионные каналы часто передают теперь фрагментами или целиком песни Окуджавы. Но размер образовавшейся пустоты сразу обнаруживается, когда вслед за негромким, но таким слышным человеческим голосом, за мелодией, обладающей таинственным секретом запоминаемости, за неусложненными, но умными, тонкими словами после краткого перерыва на нас отовсюду опять низвергается Ниагара словесного и музыкального беспредела.

У нас нет современных песен, которые мы можем запоминать и петь – или про себя, или в задушевном застолье. Нас спасают только старинные народные песни, песни Великой Отечественной и некоторые послевоенные и песни Окуджавы.

Столько десятилетий мы зазнайски говорили, что у нас – лучший читатель в мире. Но последняя книга стихов Булата вышла тиражом всего-навсего 5 тысяч экземпляров, а бездарное отечественное и западное чтиво с обложками, размалеванными, как лица папуасов, тиражируется, продается и – что самое страшное – с удовольствием читается в миллионах экземпляров.

Для страны Пушкина и Достоевского – это позор.

Чтобы не позориться и дальше, надо научиться смотреть в глаза своему позору.

Булат это умел делать. Как гражданин, он ошибся, пожалуй, только один раз, подписав одно коллективное поспешное письмо, косвенно оправдывавшее возможность насилия в 93-м году. Но по многим другим его высказываниям можно догадаться, что он сожалел об этом.

Окуджава достойно попрощался с двадцатым веком, который непредставим без него.

Достойно ли попрощался двадцатый век с ним?

По количеству любви и признательности, доставшейся прижизненно, достойно. По количеству разочарований, выпавших на долю всех шестидесятников, недостойно. У Булата когда-то была ироническая идиллия о кабинетах, которые строятся для его друзей. К сожалению, в этих кабинетах оказалось слишком много людей, равнодушных к отечественной культуре. Вот что говорил Булат в одном из своих последних интервью: «…что меня тревожит всерьез – так это абсолютное засилье ресторанной культуры. В ресторане, конечно, не слушают „Евгения Онегина“, но притопам и прихлопам место все-таки там. А сейчас они везде. Вообще говоря, замысел мне понятен: всякого рода притопы позволяют очень хорошо успокоить население, превратить его в толпу идиотов, а с толпой идиотов можно делать все, что угодно, – они не будут ни сопротивляться, ни задумываться…»

Булат останется нашей совестью, которой мы будем проверять себя и в России двадцать первого века.

Он зарыл виноградную косточку в арбатском дворе, а лозы его стихов дотянулись даже до Японии.

Неповторимый привкус джонджоли он внес в пушкинский стих.

Он соединил в самом себе две поэзии, которые когда-то так любили друг друга, – русскую и грузинскую.

Но как больно, что я уже никогда больше не услышу по телефону: «Заходи, у меня есть джонджоли».

Многие российские писатели, в том числе и я, несмотря на различия наших политических и художественных взглядов, по достоинству оценили те посмертные почести, которыми руководство страны незамедлительно почтило память Б. Окуджавы. Я выражаю надежду на то, что решение было продиктовано не столь вкусовыми или конъюнктурными соображениями, сколь запоздавшим, но все-таки назревшим чувством ответственности за судьбу российской словесности, которая исконно была нашей национальной гордостью. Я поддерживаю это решение, и хотелось бы, чтобы оно стало не частным случаем, а поворотным пунктом в отношениях государства и писателей.

Большинство наших писателей – это честные, бескорыстные люди и отнюдь не ностальгируют по отвратительному для нас статусу «придворности» и не принадлежат к тем, кто за личные поблажки готов закрывать глаза на безответственность, ошибки или прямую коррупцию власти. Власть нуждается в тех писателях, которые говорят правду, ибо иначе любая система превращается или в диктатуру как таковую, или в диктатуру хаоса.