Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Свинцовой дымкою подернут свод небес.
По морю мутному холодный ветер бродит;
Ряды широких волн шумят, как темный лес,
И, будто рать на бой решительный, проходят.
«Не буря ль это, кормчий мой?
Как море вихрится и плещет!»
— «О нет, пусть этот ветр глухой
В послушных парусах трепещет!
Пусть бьется море: гневный вал
Еще до нас не долетает,
И наших пушек грозный шквал
Еще с цепей их не срывает!»
— «Смеюсь над бурей я твоей!»
Но что же там, в дали волнистой,
Как пояс желтый и струистый,
Мелькает на краю бунтующих зыбей?

Тебя ли вижу я, изгнанья край унылый?
Тебя ль, бессмертного страдания земля!
О степь, богатая Назоновой могилой! [261]
Ты ль так безжизненна? тебе ль душа моя
Несет дар слез своих печальный?
Прими их! пусть в дали седой
Ты, как холодный труп, как саван погребальный,
Безмолвно тянешься над бездною морской, —
Красноречив твой глас, торжественный покой!
Святая тишина Назоновой гробницы
Громка, как дальний шум победной колесницы!
О! кто средь мертвых сих песков
Мне славный гроб его укажет?
Кто повесть мук его расскажет —
Степной ли ветр, иль плеск валов,
Иль в шуме бури глас веков?..
Но тише… тише… что за звуки?
Чья тень над бездною седой
Меня манит, подъемля руки,
Качая тихо головой?
У ног лежит венец терновый,
В лучах сияет голова,
Белее волн хитон перловый,
Святей их ропота слова.
И под эфирными перстами
О древних людях с их бедами
Златая лира говорит.
Печально струн ее бряцанье:
В нем сердцу слышится изгнанье;
В нем стон о родине звучит,
Как плач души без упованья.
Она поет:

Не говори, о чем над урною моей
Стенаешь ты, скиталец одинокой:
Луч славы не горит над головой твоей,
Но мы равны судьбиною жестокой!..
Число ль ты хочешь знать моих сердечных ран?
Сочти небес алмазные пылинки;
По капле вымери бездонный Океан,
Пересчитай брегов его песчинки!
Пускай минувшего завеса раздрана —
Мои беды заглушены веками;
Тоска по родине со мной погребена
В чужой земле, под этими песками.
Не верят повести Овидиевых мук:
Она, как баснь, из рода в род несется,
Течет из уст молвы — и как ничтожный звук
В дали времен потомству раздается!

О, как приветствовал на Тибровых брегах
В последний раз я римскую денницу!
Как ты поспешно скрыл, Капитолийский прах.
От глаз моих всемирную столицу!
И ты исчез за ним, мой дом, мой рай земной [262],
Моих богов отеческих жилище!
Изгнанник! где твой кров? — весь мир перед тобой,—
Прости лишь ты, родное пепелище!
Но нет! и целый мир был отнят у меня:
Изгнанье там поэта ожидало,
Где воздух — снежный пар; туман — одежда дня,
Там, где земли конец или начало! [263]
Где только бранный шум иль бурь всегдашних вой
Пустынный гул далеко повторяет;
Свирепый савромат выходит на разбой,
Иль хищный гет убийство разливает! [264]

Чернее тьмы ночной был цвет моих кудрей,
Когда узрел я берег сей кремнистый;
Промчался год один — и в недре сих степей
Я побелел, как лебедь серебристый!
Вотще в гармонии Овидиевых струн
Все таинства Олимпа обитали:
Упал на их певца крушительный перун —
И в сердце вмиг все звуки замолчали!..
Когда седой мороз над кровлями трещал,
Широкий Истр недвижен становился,
И ветр, как дикий зверь, в пустыне завывал,
И смятый дуб на снежный одр катился, — [265]
По беломраморным, застынувшим водам,
Как новый ток, в час бурного волненья,
Кентавры хищные неслись в то время к нам
С огнем войны, с грозой опустошенья [266].

Душа, сим гибельным тревогам предана,
Могла ль творить, как некогда творила?
Нет! с лиры брошенной Назонова струна
На бранный лук тогда переходила [267].
И радостно поэт на смертный мчался бой,
И с жизнью вновь к изгнанью возвращался;
Придешь ли ты назад, миг вольности златой?
Иль ты навек с душою распрощался?
Узрю ль я вновь тебя, родимой кровли сень?
Увижу ль вас, отеческие боги?
И тот волшебный край, где солнце каждый день
Златит весны зеленые чертоги?
И ты, о вечный град! узрю ль у ног твоих
Простертый мир перед семью холмами,
Блеск пышных портиков и храмов золотых,
И пену струй под бронзовыми львами?