Ясени тронув, подходим к березам,
В веточках бука наш взгляд отдыхает;
Множество дум своих в лес мы приносим,
Множество мыслей нам лес возвращает.
Ивы, вчера поругавшись, смутившись,
Ветви прямые сегодня нагнули.
Как паруса, в тишине прорубившись,
В лес мы вдвоем далеко заглянули.
Лес приобщить к нашей тайне желая,
Ясеней снежные ветви качаем;
В небо уносится мысль голубая,
Мы же следы на снегу оставляем.
Мы осторожно скользим, словно глину
Ищем гончарную; нам не стоится.
Если не встретится утро нам, длинный
Вечер в лесу всё равно еще длится.
11 июля 1965
* 183. «Март меня капризно навещает…» Перевод Е. Самченко
Март меня капризно навещает,
Ветром счастлив, мимо он летит;
Адреса навеки вырывает,
Путь мой этим ветром перекрыт.
Парус дней, я чувствую, помчался
В бледное ущелье между скал.
Рукописи я не доискался
И собрата след не отыскал.
Я иду — куда или откуда;
Иль и впрямь иссякло волшебство?
Уделить вам хоть немного чуда
Я хочу, а вот начать с чего?
С января по март душа томилась;
Нет, не в радость стали дни мои.
В чаше сердца копоть накопилась
От огня пылающей любви.
13 марта 1966
184. Песнь о Давиде Гурамишвили. Перевод В. Державина
В книге ты стоишь, как аист,
Молишься ты и рыдаешь,
Под ночным дождем скитаясь,
От скорбей не улетаешь.
Но ведь ты же был крылатым,
Ты принес весенней ранью
К украинским белым хатам
Судеб Грузии дыханье.
Как в степных ночах пылал он —
Стих твой, пламенем одетый,
Как перо в слезах стонало:
«Беды Картли мне поведай!»
Там звездою в новом мире
Вспыхнул светоч твой высоко,
Там ты душу отдал лире —
Книге памяти жестокой,
Врифмовал в ее шаири
Скорбное, живое око.
Беды Грузии повисли
На пере твоем, как слезы.
По равнинам мчатся мысли,
Будто с гор нисходят грозы.
Никнет мать в тоске, что ива.
Ива плачущая, где ж ты?
Там, где зов в ущелье сгинул,
Где порвал свои одежды,
Где вели тебя лезгины,
Заглушив бичом рыданья, —
Я прошел тропой пустынной
Безнадежного скитанья…
Бедно слово, чтоб глубины
Твоего раскрыть страданья!
Ты согрел мечтою книгу,
Облаком над ней пролился.
Жив твой стих, в степных зарницах
Вот он ливнем прокатился!
На живых твоих страницах
Я, как птица, опустился.
Где стоял ты одиноко
С опаленными крылами,
Я услышал издалека
Зов, бушующий как пламя,
И писал живого ока
Я кровавыми слезами.
Пересек я степи, реки,
Где ты пел с такою силой…
Я бы сжег слезами веки,
Плача над твоей могилой,
Если б черной тучей дыма
Не умчались наши беды,
Если б над землей любимой
Не настал он — час победы.
Как Гурамишвили был похищен лезгинами и бежал из плена
Жатвой дышали грузинские дали.
Горцы тебя у ручья захватили
И через тридевять гор перегнали.
И наглотался ж ты горя и пыли!
И убежал ты, но схвачен был снова,
В яму посажен, унижен жестоко.
Ночью ты видел со дна гробового
Жизни своей огонек одинокий.
Как от родного гнезда оторваться?
Как примириться с ямою темной?
Молвил ты: «Мимо миры эти мчатся,
Вне меня реют рекою огромной…»
Плесень могил одевала рассветы.
В небо глядел ты, неволей томимый.
Был под землей ты и грезил, что где-то
Лето и золото нивы родимой.
Яму минуя, не слушая пеней
Пленника, мимо шли дни и недели.
Слезы твои на крылах песнопений
К звездам высоким ночами летели.
Вспыхнул костром ты в своем заточенье.
Жаркие слезы катились ключами.
Думы, надежды твои и сомненья
К небу из ямы взлетали, как пламя.
Родины голос услышал ты скорбный:
«Время отрадной жатвы вернется.
Смерть лучше этой могилы позорной, —
Встань же, мой светлый, выйди на солнце!»
Вылез из ямы… От страха и счастья
Птицей душа трепетала живая,
Яма зияла раскрытою пастью,
Кашлянул сторож, спросонок зевая.
Щепотью пальцы сложил ты, как будто
Хлеба взял крошку, перекрестился
И по тропинке, змеившейся круто,
В горы скользнул ты и в сумраке скрылся.
Читать дальше