Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

Так пел — вернее, так бы должен петь! —
Наш современный эллин, внук Орфея.
(С Орфеем состязаться надо сметь!
Мы все великих праотцев слабее.)
Поэта чувства могут разогреть
Сердца людей. Но, право, я робею:
Все эти чувства — так устроен свет, —
Как руки маляра, меняют цвет!

Слова весьма вещественны: чернила,
Бессмертия чудесная роса!
Она мильоны мыслей сохранила
И мудрецов почивших голоса
С мильонами живых соединила.
Как странно поступают небеса
С людьми: клочок бумаги малоценной
Переживет поэта непременно!

Исчезнет прах, забудется могила,
Умрет семья, и даже весь народ
В преданьях хронологии унылой
Последнее пристанище найдет;
Но вдруг из-под земли ученый хилый
Остатки манускрипта извлечет —
И строчки возродят померкший разум,
Века забвенья побеждая разом!

«Что слава?» — усмехается софист.
Ничто и Нечто, облако, дыханье!
Известно, что историк-казуист
Ее распределяет по желанью.
Приам воспет Гомером, Хойлем {524} — вист,
Прославленного Мальборо {525} деянья
Забыли бы мы все, когда б о нем
Написан не был Кокса толстый том.

Джон Мильтон — князь поэзии у нас:
Учен, умерен, строг — чего вам боле?
Тяжеловат бывает он подчас,
Но что за дар! И что за сила воли!
А Джонсон {526} сообщает, что не раз
Сего любимца муз стегали в школе,
Что был он скучный муж, хозяин злой
И брошен был хорошенькой женой!

Имели Тит и Цезарь недостатки,
О приключениях Бернса знает мир,
Лорд Бэкон {527} брал, как полагают, взятки,
Стрелял чужих оленей сам Шекспир {528} ,
И Кромвеля поступки были гадки, —
Любой великой нации кумир
Имеет нежелательные свойства,
Вредящие традициям геройства!

Не каждый же, как Саути, моралист,
Болтавший о своей «Пантисократии» {529} ,
Или как Вордсворт, что, душою чист,
Стих приправлял мечтой о демократии!
Когда-то Колридж был весьма речист,
Но продал он теперь газетной братии
Свой гордый пыл и выбросил, увы,
Модисток Бата вон из головы.

Их имена теперь являют нам
Ботани-бэй {530} моральной географии;
Из ренегатства с ложью пополам
Слагаются такие биографии.
Том новый Вордсворта — снотворный хлам,
Какого не бывало в типографии,
«Прогулкой» называется и мне,
Ей-богу, омерзителен втройне!

Он сам нарочно мысль загромождает
(Авось его читатель не поймет!),
А Вордсворта друзья напоминают
Поклонников пророчицы Сауткотт {531} :
Их речи никого не поражают —
Их все-таки народ не признает.
Плод их таланта, как видали все вы, —
Не чудо, а водянка старой девы!

Но я грешу обильем отступлений,
А мне пора приняться за рассказ;
Такому водопаду рассуждений
Читатель возмущался уж не раз.
Теряя нить забавных приключений,
Я прихожу в парламентский экстаз, —
Мне в сторону увлечься очень просто,
Хоть я не так велик, как Ариосто!

Longueurs [48]— у нас такого слова нет,
Но, что ценней, есть самое явленье ;
Боб Саути, наш эпический поэт
Украсил им бессмертные творенья.
Таких longueurs еще не видел свет!
Я мог бы доказать без затрудненья,
Что эпопеи гордые свои
Построил он на принципах ennui [49].

«Гомер порою спит» {532} , — сказал Гораций,
Порою Вордсворт бдит, сказал бы я.
Его «Возница» {533} , сын унылых граций,
Блуждает над озерами, друзья,
В тоске неудержимых ламентаций:
Ему нужна какая-то «ладья» {534} !
И, слюни, словно волны, распуская,
Он плавает, отнюдь не утопая.

Пегасу трудно «Воз» такой тащить,
Ему и не взлететь до Аполлона;
Поэту б у Медеи попросить
Хоть одного крылатого дракона!
Но ни за что не хочет походить
На классиков глупец самовлюбленный:
Он бредит о луне, и посему
Воздушный шар годился бы ему.

«Возы», «Возницы», «Фуры» {535} ! Что за вздор!
О, Поп и Драйден! До чего дошли мы!
Увы, зачем всплывает этот сор
Из глубины реки невозмутимой?
Ужели глупых Кэдов приговор {536}
Над вами прозвучал неумолимо?
Смеется туповатый Питер Белл {537}
Над тем, кем сотворен Ахитофель {538} !

Но кончен пир, потушены огни,
Танцующие девы удалились,
Замолк поэт, и в розовой тени
На бледном небе звезды засветились,
И юные любовники одни
В глубокое молчанье погрузились.
Ave Maria! Дивно просветлен
Твой тихий час! Тебя достоин он!