Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

Поэт, весьма умелый и занятный,
Любимец многочисленных гостей,
Их забавлял игрой весьма приятной
И мелодичной песнею своей:
Порой они считали непонятной
Причудливую вязь его речей,
Но шумно выражали одобренье, —
Ведь таково общественное мненье!

Набравшись вольнодумнейших идей
В своих блужданьях по различным странам,
Он был среди порядочных людей
Пришельцем досточтимым и желанным.
Он мог, как в ранней юности своей,
Прикрывшись поэтическим туманом,
Почти без риска правду говорить —
И ухитряться все же высшим льстить.

Он знал арабов, франков и татар,
Он видел разных наций недостатки,
Он знал народы, как купцы — товар:
Изъяны их, и нравы, и повадки.
Он был хитер, хотя еще не стар,
И понял, что на лесть все люди падки
И принцип основной уменья жить —
Что «в Риме надо римлянином быть» {507} .

Умела петь по вкусу разных стран
Его весьма покладистая муза:
«God save the king! [46] {508} » — он пел для англичан
И «Çа ira! [47] {509} » — для пылкого француза.
Он знал и высшей лирики дурман
И не чуждался хладного союза
С разумностью; бывал, как Пиндар {510} , он
Талантлив, изворотлив и умен.

Треченто {511} воспевал бы он в Италии,
Для бриттов написал бы песен том,
В Германии (прославила де Сталь {512} ее!)
При Гете б состоял учеником;
Он сочинил бы в знойной Португалии
Баллады о герое молодом,
В Париже — песни по последней моде,
А для Эллады — нечто в этом роде:

«О, светлый край златой весны,
Где Феб родился, где цвели
Искусства мира и войны,
Где песни Сафо небо жгли!
Блестит над Аттикой весна,
Но тьмою жизнь омрачена.

Теосских и хиосских муз {513}
Певцы — любовник и герой —
Бессмертных радостей союз
Бессмертной славили игрой,
Но на прекрасных островах
Забыт ваш глас, молчит ваш прах!

Холмы глядят на Марафон,
А Марафон — в туман морской,
И снится мне прекрасный сон —
Свобода Греции родной.
Могила персов! Здесь врагу
Я покориться не могу!

На гребни саламинских скал {514}
Владыка сумрачно глядел,
И корабли свои считал,
И войску строиться велел;
Но солнце село, день угас, —
И славы Ксеркса пробил час!

Но вот и ты, моя страна,
Безгласно смотришь на закат;
Героев песня не слышна,
Сердца геройские молчат!
Коснусь ли робкою рукой
Бессмертной лиры золотой?

Но на останках славных дел
Я услыхал священный зов,
Я песню вольности запел
В толпе закованных рабов;
Стыдись за греков, и красней,
И плачь о Греции своей!

Но стыдно слезы проливать,
Где предки проливали кровь!
Земля! Верни, верни опять
Великой Спарты храбрецов!
С одною сотой прежних сил
Вернем мы славу Фермопил!

Но ты молчишь — и все молчат!
О нет! Усопших голоса,
Как буря дальняя, звучат
И будят горы и леса:
«Вперед! Вперед! Не бойся тьмы!
Молчат живые, а не мы!»

Вотще взывает к ним война:
Забыта честь и смелый бой,
Лишь кровь самосского вина {515}
Струится в кубок золотой,
И вакханалий дерзкий рев
Глушит призывы мертвецов.

Пиррийский танец есть у вас,
Но Пирровой фаланги {516} нет;
Пустой обычай тешит глаз,
Но умер прадедов завет.
Ужели Кадма {517} письменам
Достаться суждено рабам?

Пускай зальет печали пыл
Вина самосского фиал:
Анакреон его любил,
Когда тирана воспевал.
Но сей тиран был Поликрат {518}
И эллинам по крови брат.

Таким тираном Херсонес
Гордится; славный Мильтиад {519} ,
Могуч и смел, как Геркулес,
Свободы доблестный солдат:
Он тоже цепи надевал,
Но их народ не разрывал!

Над морем, у сулийских скал,
На диком паргском берегу,
Дорийцев {520} гордых я встречал,
Не покорившихся врагу:
В их жилах Гераклидов {521} кровь
Научит их делам отцов!

Не верьте франкам {522} — шпагу их
Легко продать, легко купить;
Лишь меч родной в руках родных
Отчизну может защитить!
Не верьте франкам: их обман
Опасней силы мусульман!

Налейте ж кубок мне полней,
Я вижу пляску наших дев,
Я вижу черный блеск очей —
Но в сердце слезы, боль и гнев:
Ведь каждой предстоит судьба
Быть скорбной матерью раба!

Я с высоты сунийских скал {523}
Смотрю один в морскую даль:
Я только морю завещал
Мою великую печаль!
Я бросил кубок! Я один,
Страна рабов, — тебе не сын!»