Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

Там был отличный суп «à la bonne femme» [161] {900}
(Дивлюсь я этой кличке безрассудной!),
И суп «à la Beauveau», известный вам,
И камбала с подливкой самой чудной;
Там был (но, видит бог, не знаю сам,
Как справлюсь я с такой октавой трудной!)
Большой индюк, и рыба всех сортов,
И поросята — гордость поваров.

Но мне в детали некогда вдаваться —
Я все смешаю вместе! Как тут быть?
Пожалуй, муза может растеряться
И прозвище болтушки заслужить.
Хотя и bonne-vivante [162]она, признаться,
Но трудно ей о пище говорить,
И потому сейчас я очень кратко
Все яства перечислю по порядку.

Вестфальской ветчины окорока,
Апиция {901} достойные картины,
И «sauces Génévoises» [163]для знатока,
И дичь «à la Condé», и лососина;
Там были — честь и слава погребка —
Все Аммоно-убийственные вина {902} ,
И пенистый шампанского бокал,
Как жемчуг Клеопатры, закипал.

Там было бог весть что «à l’Espagnole» [164]
И «à l’Allemande» [165], «timballe» [166]и «salpicon’ы» [167]
(Не сразу нам понятно, в чем там соль,
Но к экзотичным яствам все мы склонны);
Там были «entremets» [168], которых роль —
Баюкать души негой полусонной;
Там сам Лукулл {903} , великий чародей,
Венчал фазанов славой трюфелей. [169]

Увы, сравнится ль блеск подобной славы
Со славой тех, пред кем народы ниц
Лежали? Где их призрак величавый?
Где грохот триумфальных колесниц?
Проходит все — тревоги и забавы,
Победы и обеды знатных лиц;
Едва ль затмит их временная слава
Бессмертную Лукуллову приправу!

Люблю я трюфеля, признаться вам,
И лакомое блюдо «puits d’amour’ы» [170]
С вареньем или без — по вкусу дам, —
Как поучает нас литература
Кухмистерских. Я пробовал их сам,
Но даже вам скажу — «sans confiture» [171],
Без всякого варенья, эти «puits»
На вкус прелестны, милые мои!
[172]

Теряется мой разум в созерцанье
Чудесных блюд, которым счету нет.
Великих несварений процветанье
Их результат, а может быть — секрет.
Кто думать мог, что скромный акт питанья
Отца Адама через тыщи лет
Переродится в сложное ученье,
Дошедшее до грани изощренья!

Звенело рюмок тонкое стекло,
И челюсти работали отлично,
Гурманы задыхались тяжело,
А мисс и леди кушали тактично,
И юноши, чье время не пришло
Любить еду, держались романтично:
Они обилью лучших вин и блюд
Прелестную соседку предпочтут.

Увы, не вклеить мне в мои октавы
Сальми {904} и консоме {905} ! Ну как тут быть?
Пюре, gibier [173]и разные приправы
Мне очень трудно в строчки уложить.
На ростбиф каждый бритт имеет право,
Но трудно ростбиф с рифмой примирить;
Притом, покушав сытно, сын Парнаса
Воспеть не в силах даже и бекаса.

Люблю желе, бисквиты, марципан,
Мороженое, фрукты и закуски;
Желудок наш, изысканный гурман,
Страдает от излишней перегрузки!
В произношенье трезвых англичан
Становится подагрой «goût» [174] {906} французский.
Я не знаком еще с подагрой, но
Спастись от сей напасти мудрено.

Забуду ль о бесхитростных маслинах,
Союзницах первейших наших вин?
Закусывал я ими на вершинах
Гимета или Суния — один!
Я ел их с хлебом в Лукке {907} и в Афинах
На изумрудной скатерти долин,
Пируя по примеру Диогена
(Он на меня влияет неизменно!).

Отягощенный стол напоминал
Роскошных павильонов вереницу,
Необычайный маскарадный бал
Из овощей, и рыб, и разной птицы;
Мой Дон-Жуан глазами пожирал
«À l’Espagnole» — конечно, не девицу,
А блюдо, что пленяло красотой,
Пикантностью и тонкой остротой.

Сидел мой Дон-Жуан на этот раз
Меж леди Аделиной и Авророй.
Претрудный случай, уверяю вас,
И это ощутил он очень скоро.
Он ежился, не поднимая глаз,
От ясно-проницательного взора
Миледи Аделины — этот взор
Его сверлил насмешливо в упор.

Мне кажется, у глаз бывают уши —
Иначе я не в силах объяснить,
Как удается женщинам подслушать
То, что никто не мог предположить.
Как пенье сфер, способны наши души
Таинственно звучать. И, может быть,
Поэтому порой посредством взора
Длиннейшие ведутся разговоры.

В спокойном равнодушии своем
Аврора на Жуана не глядела.
Обычно мы с досадой узнаем,
Что ближним нет до качеств наших дела.
Жуан мой не был фатом, но и в нем
Аврора самолюбие задела;
Себя он как бы лодкой ощущал,
Затертой между двух ледовых скал.