Генрик Ибсен - Драмы. Стихотворения

Вам жить здесь дадут до последнего дня.

Вишь, пожалели кота и меня!

Дорого вам обошелся сынок.

Пер? Голова тебе, видно, не впрок.
Ингрид, известно, вернулась цела.
Ежели черт их подбил на бесстыдство,
Стало быть, с чертом и надо судиться.
Пер-то при чем? Сам он терпит от зла.

Матушка, вы на себя не похожи.
Может, за пастором стоит послать?

Значит, за пастором? Думала тоже.
Да ведь никак. Я хорошая мать,
Мне помогать, значит, надобно сыну,
Я, как другие, его не покину.
Куртку не взяли! Положим заплатки.
Мех бы достать еще, все и в порядке.
Где же портки?

Всякий хлам тут валялся.

Кари! Мне ковшик плавильный попался!
Прежде любил он играть с ним, бывало.
Плавил в нем вечно и отлил немало.
Аж на пирушке, я помню, разок:
«Дайте мне олова», — просит сынок.
«Дам серебра, — говорит ому Йун, —
Помни, ты сын Йуна Гюнта, шалун».
Выпивши был об той он поре, —
Смыслил и в олове и в серебре!
Вот и портки! Тут дыра на дыре.
Штопка нужна.

Верно, штопка нужна.

Где же приляжешь, коль штопать должна?
На сердце тяжесть, и горе, и страх.

Не увезли они старых рубах!

Вправду!

И нам пофартило в делах.
Спрячь-ка одну. Или зря мы судачим, —
Обе рубахи сразу и спрячем.
В той, что на нем, сколько дыр да прорех!

Матушка, разве же это не грех?

Может, и грех, но, приняв покаянье,
Пастор простит нас — он дал обещанье.

Поставим засов, чтобы дверь не открыла
Ни шайка людей, ни нечистая сила.
Поставим засов, отодвинуть который
Чертям не удастся и всей своей сворой.
Они появляются, в сумраке рея:
Открой нам, Пер Гюнт, мы ведь мысли быстрее,
Залезем сперва под кровать и тотчас же
В трубу улетим, перемазавшись в саже.
Ты что же, Пер Гюнт, деревянным засовом
Решил воспрепятствовать дьявольским ковам?

Господь тебе в помощь! Меня не гони ты.
Ты звал меня! Будь же теперь мне защитой!

Ты Сольвейг? Не сон среди белого дня?
Теперь ты уже не боишься меня?

Сперва о тебе весть дала мне сестренка,
Мне весть подал ветер, смеявшийся звонко,
И мать мне твоя повстречалась в деревне,
И сон неотступный нес весть о тебе мне,
Мне вести носили пустые недели
И вслед за тобой мне пуститься велели.
Вся жизнь без тебя потускнела в долине,
Ни смеха, ни слез я не знала поныне,
К чему ты стремишься, мне не было вести,
Но знала я: быть нам положено вместе.

А что же отец?

Никого не назвать
На целой земле мне «отец» или «мать».
От всех отреклась я.

И все потому лишь,
Что хочешь ко мне?

Да, к тебе одному лишь.
Один утешенье ты мне и опора.

Оставить сестру было горше позора,
Еще было горше отца оттолкнуть,
Но горше всего — материнскую грудь
Отринуть безжалостно. Боже, помилуй!
Уйти от родных — что сродниться с могилой.

А знаешь, недавно что вырешил суд:
Наследственный дом у меня отберут.

Ах, Пер, твоего ли желая наследства,
Рассталась я с теми, кто дороги с детства?

Ты знаешь, закон мне теперь не охрана,
Чуть из лесу выйду — убьют невозбранно.

Я мчалась на лыжах и всем на бегу
Твердила: спешу к своему очагу.

Долой все засовы, замки и защелки,
Сюда не проникнут чертовские толки.
С охотником ты остаешься сегодня,
Теперь снизойдет ко мне благость господня.
Позволь мне взглянуть на тебя! Погоди
И не приближайся. Нет, не подходи!
О, как ты чиста! На руках бы носил
Всю жизнь я тебя, и хватило бы сил.
Я не оскверню тебя. Не подойду
К тебе, дорогая, тебе на беду.
Не ждал я совсем твоего появленья,
Но жаждал его и всю ночь и весь день я.
Я стал было хижину строить в лесу,
Она некрасива, ее я снесу.