Ричард Овери - Сталин и Гитлер

Имеются некоторые очевидные сходства между органами государственной безопасности обеих диктатур. В том и другом случае эти структуры со временем развились в высшей степени централизованные бюрократизированные, полицейские системы, достигшие высшей ступени в иерархии, ставшие отдельными министерствами государственной безопасности, МГБ в Советском Союзе и РСХА в Германии. Обе структуры напрямую зависели от политических приоритетов своих режимов; «Это функция только полиции – выполнять то, что правительство намерено выполнять», – писал глава полиции безопасности Вернер Бест в 1937 году 41. Государственная безопасность в Советском Союзе рабски внимала сигналам партии и государственного аппарата. И в том и в другом режимах органы безопасности постепенно аккумулировали все юридические инструменты, дававшие им возможность обходить действовавшие на тот момент законодательства. В Советском Союзе между тем эти инструменты постоянно пересматривались, а с конца 1930-х годов (за исключением произвольного правосудия военного времени) органы государственной безопасности стали функционировать в рамках своих собственных юридических предписаний.

Абсолютное беззаконие репрессий, совершенных Германским государством в последний период диктатуры, принципиально отличает советскую систему безопасности от ее германского аналога. Несмотря на очевидную несправедливость и полное несоответствие нормам закона, свойственный ей произвол и юридическую софистику, советская система безопасности функционировала, опираясь на легальный фундамент. Политических заключенных отдавали под суд, а их дела кропотливо, пусть часто и с ошибками, расследовались, в некоторых случаях на протяжении многих лет. Это была система, подверженная регулярным массированным злоупотреблениям. Политических «противников» убивали тайно, поэтому невозможно установить с определенностью, была ли смерть государственных лиц в результате самоубийства или по естественным причинам связана с государственными репрессиями или нет. Аппарат государственной безопасности мог учреждать свои собственные суды и проводить собственные расследования, так что принятые в них юридические процедуры не соответствовали нормативному законодательству, хотя, нет сомнений, что Народный комиссариат юстиции был совсем не прочь иметь контроль над ними. Попав в заключение, человек практически не мог рассчитывать на освобождение без того, чтобы его осудили, хотя более высокие инстанции, как это изредка случалось, могли отменить некоторые, немногие из тысяч других, неправедные приговоры. Вместе с тем Государственная безопасность, даже в момент наивысшего расцвета ежовщины, никогда не претендовала на право без каких-либо объяснений просто отправлять людей в заключение или на расстрел без рассмотрения дела в суде.

Помимо прочего, в Германии происходил постепенный процесс расхождения аппарата государственной безопасности и действующей законодательной системы. Системе государственной безопасности были предоставлены специальные юридические инструменты, особые суды и право вести расследования по своим правилам. Обе системы регулярно применяли пытки для выбивания признаний, к примеру, в шпионской деятельности, которая инкриминировалась политическим заключенным; оба аппарата использовали систему раздельных тюрем и лагерей для политических заключенных. Главное различие между двумя системами заключалось в праве гестапо задерживать людей в предупредительном заключении, рекомендовать в отношении них «бессрочное заключение», даже в том случае, когда заключенный получил менее суровый приговор обычного суда или уже отбыл свой срок заключения. (Парадоксально, но такая административная автономия позволяла гестапо освобождать людей, вынося им приговоры не более суровые, чем рядовое предупреждение, и не угрожая им судебным преследованием, что и происходило изредка в советской системе, когда слушания уже начались.) Предупредительное заключение, впервые учрежденное в самом начале диктатуры, было сферой систематических и вопиющих злоупотреблений, в итоге оно предоставляло полиции безопасности право решать, игнорируя даже особые суды, вопросы жизни и смерти не только в отношении политических заключенных, но и миллионов невинных немцев и других европейцев, подвергшихся гонениям не за то, что они делали, а просто за то, кем они были.

Одной из труднейших задач историков является задача установления общего количества жертв государственных репрессий. Советская система породила массу секретных статистических данных, большая часть которых стала доступна с момента падения европейского коммунизма. Третий рейх был не столь привередливым в плане сбора статистики и соблюдал большую скрытность. Тогда как в НКВД подробно фиксировали данные о всех приговорах и случаях осуждений, записи в журналах германских лагерей и тюрем делались менее скрупулезно либо преднамеренно уничтожались через каждые несколько месяцев. В конце войны костры из секретных документов пылали над всем рейхом. Даже при наличии более подробной статистики советских тюрем и лагерей все же сложно поверить в то, что абсолютно каждая жертва была посчитана или что не было случаев, когда одного и того же заключенного соперничающие органы записывали дважды, стремясь продемонстрировать перевыполнение нормы, особенно в исключительных условиях ежовщины и военного периода. Две диктатуры заключили в тюрьмы и уничтожили не сотни, а миллионы людей. Точное число жертв обеих диктатур просто не поддается подсчету, такова суть их кровавых репрессий.