Зосима Тилль - Миры Однопомётные. Коллекционное издание

«Дым сигарет с ментолом, как хорошо спать голым», – безбожно перевирая известный ресторанный шлягер, горланил, лёжа в кровати, безудержно пьяный Автор-жгун. Фигурные стрелки каминных часов уже давно перешагнули ежегодную точку невозврата. О недавней фантасмагории, в которую он втянул себя без чьего-либо принуждения и по взаимному с собой согласию напоминала лишь трехлитровая бутыль с «наутренними» остатками мутной жидкости, благородно отобранная у Гусляра-самодура и оставленная Автору Голосом с потолка. «Слава Богу, с утра не бежать», – подумал было он, но в пустоту комнаты из него внезапно вырвалось: «Один раз – не водолаз!» «Да-а-а, посидел со своими героями разок, пора и честь смолоду беречь! Если так и дальше пойдёт, то и самому до Засторонья не далече станет». «А знаешь, всё ещё будет…», – сквозь обещавший быть традиционно кратким и тревожным сон донеслось в ответ до внутреннего слуха Автора. «В сотый раз, как в первый раз», – привычно перевело для перешедшего в автономный режим сознания Автора-жгуна вечно не спящее в нужный момент Эхо.

Третья моноформатная часть радиоспектакля на волнах. Новогорическая и фастасмагодняя.

«Есть мнение? – подумал Космос. – «Нет, намного веселее есть тех, у кого есть мнение», – и, после недолгих по астрологическим меркам раздумий, решил-таки перевернуть страничку календаря. «А не попробовать ли мне вот так?», – в три глотка осушив бокал портера и затянувшись контрабандно доставленной из Голландии «козьей ножкой», он скоррелировал перпендикуляры в параллели, и Миры Однопомётные, как по смазанному, вновь вошли друг в друга. «А табачок-то космический», – на выдохе произнёс Космос. «Хотя какой у меня ещё может быть, если меня все так и зовут?»

– Здравствуйте, Вас случайно не Мефодий зовут?

– Вообще-то, Аглаей, женщина я…

– Очень страшная вы женщина, Мефодий…

На этом неловком моменте Фодя резко очнулся. На календаре по ощущениям должно было бы быть что-то наподобие первого января, но в голове по ленте Мебиуса пешкодралил лишь один вопрос: «Что это было?»

После двенадцатого удара он, каким-то странным образом, оказался на Кубани в обществе празднующих казаков. Пили самограй. За Новый год пили, за Россию-матушку, за урожай… Много ещё за что пили. И курили. На вопрос: «Где найти Глашку?» казаки, словно сговорившись, нестройным хором отвечали: «Сейчас ещё посидим немножко, сядем на коней и сыщем тебе Аглаю!» Но потом снова сидели, и пили, и дышали в лицо перегаром с каким-то странным травянистым послевкусием. На коней никто так и не сел. Фодя не знал, но коней казакам нынче давали только в праздники покрасоваться.

В голове внезапно включился неизвестно откуда там взявшийся патефон. Пластинку заело на трудноразличимой за треском и шумами фразе «Хочу втебиться я, любя». Какой патефон, какая пластинка, какое «втебиться?», – пытался склеить себя по частям Меф, но получалось слабо. То ли клей-карандаш для этого не очень годился, то ли осколки сознания слабо подходили друг к другу.

«Не за то отец сына лупил, что пил тот не в меру, а за то, что опохмелялся, стервец, не по Уставу!», – громом с потолка вдруг разразился голос старого кубанского казака, который всю эту ночь подливал и подливал ему самограй в мутный стакан. Мефодий, пошатываясь, пошёл на кухню. Чистых стаканов не было. Кружек тоже. Понюхав поочередно несколько попавшихся под руку стекляшек, Мефодий сел на табурет и ни к селу, не к городу, но, видимо, что-то имея в виду, сказал казаку в потолке: «Виски со вкусом пива, пиво со вкусом текилы, текила со вкусом джина, и только растворимый кофе со вкусом шелухи от жареных семок. Если я что-то захочу изменить в своей жизни, я просто помою посуду».

– Так, потерпевший… – голосом штабс-генерала ответил ему из недр потолка казак.

– Я не потерпевший!

– Это – пока…

Внезапно из туманности на столе материализовался стакан с самограем. Казак вылез из потолочного шва, всунул гранённик Фоде в неуверенные пальцы, сверху обжал своей мозолистой ладонью и заставил выпить. Дрожь и помутнение в глазах Мефодия развеял внезапно заигравший без заиканий патефон. «Хочу влюбиться я в тебя» лился из него какой-то давно забытой мелодией голос Аглаи.

Однопомётность это вам не какая-то там банальная однояйцевость. Однояйцевые от рождения обречены на незримое присутствие друг друга друг в друге. Они всю жизнь знают своего нагваля в лицо. Одежды им подбирают одинаковые, они ходят в один детсад, учатся в одной школе, поступают в одну «вышку», любят одних и тех же и, что греха таить, зачастую друг за друга. Однопомётные же всегда вынуждены друг дружку искать, и большая удача, если, несмотря ни на что, находят.