Елена Войниканис - Право интеллектуальной собственности в цифровую эпоху. Парадигма баланса и гибкости

Французский историк, представитель школы Анналов и профессор Высшей школы исследований по общественным наукам Роже Шартье (Roger Chartier) полагал, что «во второй половине XVIII века складывается несколько парадоксальная зависимость между профессионализацией литературной деятельности (за ней должно непосредственно следовать некое денежное вознаграждение, позволяющее писателям жить за счет своего пера) и самосознанием авторов, мыслящих себя в категориях идеологии чистого гения, в основе которой лежит безусловная автономия произведений искусства и бескорыстие творческого акта» [309]. Таким образом, как утверждает автор, переход от патронажа к рынку сопровождается «внешне противоположным по смыслу сдвигом в идеологии письма, которое теперь определяется насущной силой творчества» [310].

То, что в Европе происходило в последней трети 18 века, получило развитие на российской почве только в начале 19 века. «В то время как на Западе в XVIII веке из привилегий на издание вырастает мысль о необходимости защиты авторских интересов, у нас только возникают привилегии, направленные к охранению промышленных интересов типографщиков и издателей. В то время, как в XIX веке на Западе идет постепенный рост пределов защиты авторских интересов, у нас только появляется сознание необходимости ее» [311]. И точно так же в России 19 века мы наблюдаем соседство противоречивых тенденций.

Выражая позицию журнала «Московский наблюдатель» в своей статье 1835 года «Словесность и торговля», литературовед и критик Степан Петрович Шевырев выступил с протестом против коммерциализации литературы: «Не на Парнасе сидят наши Музы, не среди их, в небесах и в снегу, обитает наша словесность. Я представляю ее себе владетельницею ломбарда: здесь, на престоле из ассигнаций, восседает она, со счётами в руке» [312]. В то же самое время А.С. Пушкин в своем письме А.Г. Баранту от 16 декабря 1836 года выразил свое явное удовлетворение тем, что литература, на которую до этого «смотрели только как на изящное аристократическое занятие», стала в России «значительной отраслью промышленности». Как писал Г.Ф. Шершеневич: «В лице Пушкина впервые встречаем мы русского писателя, пожинающего богатый гонорар с русского общества, и притом не стеснявшегося заявлять, что материальные расчеты служили не последним возбудителем его музы» [313].

Но А.С. Пушкин был исключением в том смысле, что коммерциализация литературы, за которую он ратовал, выдвигала на передний план в большинстве своем «обыкновенных» писателей, а не высокую литературу. К основным факторам, определившим появление массовой литературы в России в 30-х годах 19 века, Ж.В. Федорова относит возникновение массовой читательской аудитории, коммерциализацию литературной жизни и профессионализацию писательской деятельности. Однако те же причины обусловили кардинальные перемены в «литературном процессе»: «В нем произошел перелом, изменивший систему прежних литературных ценностей и определивший новые способы функционирования литературы в обществе. С этого времени литературная жизнь выходит за пределы образованного дворянского круга. Издание книг и альманахов превращается в прибыльное дело, а выплата гонораров становится нормой отношений между издателем и автором. Появляется новый тип писателя – профессиональный литератор, для которого сочинительство становится источником существования. Его функции были определены очень четко: есть публика, которая дает заявку на регулярное чтение, и профессиональный писатель, который эту заявку выполняет» [314].

В.К. Кюхельбекер в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие», опубликованной в 1824 году в альманахе «Мнемозина», утверждал, что необходимыми условиями всякой поэзии являются сила, свобода и вдохновение, а также, что «свобода, изобретение и новость составляют главные преимущества романтической поэзии перед так называемою классическою позднейших европейцев» [315]. С другой стороны, К.Ф. Рылеев был убежден, что несмотря на все различия между классической и романтической поэзией, дать какое-либо общее определение поэзии невозможно: «Итак, будем почитать высоко поэзию, а не жрецов ее, и, оставив бесполезный спор о романтизме и классицизме, будем стараться уничтожить дух рабского подражания, и, обратясь к источнику истинной поэзии, употребим все усилия осуществить в своих писаниях идеалы высоких чувств, мыслей и вечных истин, всегда близко к человеку и всегда не довольно ему известных» [316].