Елена Войниканис - Право интеллектуальной собственности в цифровую эпоху. Парадигма баланса и гибкости

В марте 1735 года они направили в парламент прошение о необходимости законопроекта, который бы обеспечил большую эффективность закона 1710 года, в частности, посредством установления единого срока охраны в 21 год. С «высоты» сегодняшнего дня с его изощренными идеологическими играми вокруг вопросов защиты интеллектуальной собственности особый интерес представляет тактический опыт лондонских книготорговцев.

Если при обсуждении Статута королевы Анны книготорговцы более или менее открыто отстаивали собственные права, то теперь они заявляли, что являются лишь представителями авторов и их главной задачей является защита литературной собственности авторов. Поскольку петиция должна была рассматриваться на слушаниях, книготорговцы обеспечили выступления на слушаниях представителей от авторов: составитель латинско-английского словаря засвидетельствовал, что его работа заняла двадцать лет, а автор научной книги о Филоне Александрийском заявил, что потратил на материалы для книги около 400 фунтов. Помимо устных заявлений, появилась также серия публикаций в периодических изданиях, включая перепечатку удачных статей прошлых лет. В конце марта, когда необходимая почва была подготовлена, законопроект, вносящий поправки в Статут королевы Анны, был внесен в палату общин. Вскоре к дверям палаты общин было доставлено анонимное «Письмо члену Парламента». В письме, которое, очевидно, исходило от конкурентов лондонских книготорговцев, утверждалось, что принятие законопроекта станет препятствием для развития образования и приведет к росту цен на книги, тогда как сроки, установленные действующим законом, в полной мере отвечают интересам авторов. В ответном послании «Письмо автора члену Парламента», также анонимном, но, вероятнее всего, инициированном лондонскими книготорговцами, ставился вопрос о том, как может тот, кто написал предыдущее письмо, считать себя другом авторов, если он отрицает их собственность на собственный труд. В письме также содержалась аргументация, обосновывающая исключительный, абсолютный характер литературной собственности и, в частности, ее приоритет над земельной собственностью, поскольку последняя возникает тогда, когда землю возделывают или впервые открывают, а автор именно создает свое произведение [297]. Лоббирование законопроекта оказалось успешным только отчасти – законопроект был принят палатой общин, но его отклонила палата лордов. В приведенной истории нас интересовал не результат, а идеология и тактика, однако возможны и более серьезные выводы, которые приводит М. Роз: «Оба нарратива являются диаметрально противоположными, но у них есть и нечто общее: оба ставят автора в центр истории как протагониста нарратива литературной собственности… И если бы даже не было принято никакого законопроекта, произошла важная эволюция, когда средоточие вопроса о литературной собственности переместилось с книгопродавцев к автору. Мы также должны отметить, что переместив проблему литературной собственности в плоскость авторских прав, книготорговцы воспользовались дискурсом, совмещающим авторство и собственность» [298]. Добавим от себя, что, хотя новая редакция Статута королевы Анны не была принята, история дебатов остается весьма поучительной. Она не только воспроизводит основные аргументы последующих дискуссий, но также очень напоминает ту ситуацию, в которой мы оказались сегодня.