Сергей Бабурин - Мир империй. Территория государства и мировой порядок

Е. Белозерцев не случайно среди идей, краеугольных в истории и культуре России, первой называет идею русского космизма. Н. Федоров, В. Соловьев, К. Циолковский, В. Вернадский, П. Флоренский – каждый по-своему, опираясь на многовековые русские духовные искания, аргументировали особое вселенское предназначение человека. С этим предназначением, осознаваемым – благодаря православию – российским массовым сознанием, тесно связана идея соборности, наложившая особый отпечаток на русские, а затем российские политико-правовые институты, на экономику и культуру нашего Отечества.

Диакон А. Кураев прав в своем анализе соборности, что А. С. Хомяков наполнил богословский термин «соборность» иным, чем изначально содержанием, переведя его на язык этнографии и социологии, отождествив с общинностью [838]. Для славянофилов церковное соборное единство есть «единство свободное и органическое, живое начало которого есть Божественная благодать взаимной любви» [839]. И уже широко, через В. И. Даля пошло понимание, что действовать, творить соборно – значит творить сообща, общими силами, содействием, согласием [840]. И хотя соборность Церкви – это ее онтологический атрибут («для Востока Церковь соборна по вертикали, ибо «держит собор» с Богом; для Запада – по горизонтали, ибо ее голос слышен повсюду» [841]), в российское политическое сознание она вошла в своей славянофильской интерпретации.

На Руси всегда ценили индивидуальность, но не привечали индивидуализм. И эта особенность (не единственная, но важнейшая) русского человека, ставшая основой национального мировоззрения и национального уклада жизни, определяла судьбу всех реформ за последние столетия.

Попытки построить экономическую или политическую систему России на принципе индивидуализма не приводили и не приведут к успеху. Осуществляя ныне реформу высших органов государственной власти Российской Федерации, критически анализируя опыт западных демократий, мы должны все же в основу государственного строительства закладывать отечественные мировоззренческие и политико-правовые традиции.

От Совета при Князе в Киевской Руси, через Земские соборы – к Съездам народных депутатов совершенствовались формы русской соборности. И Съезд народных депутатов Российской Федерации как историко-культурный преемник Земского Собора явился в конце XX в. фундаментом для всех ветвей власти.

Именно Съезд и в РСФСР, и в СССР учредил институт президентства в системе исполнительной власти. В Российской Федерации это произошло в 1991 г., когда решением III Съезда народных депутатов РСФСР был проведен референдум, по результатам которого IV Съезд народных депутатов РСФСР внес изменения в Конституцию, закрепив в ней сам институт президентства, президентские права и обязанности. Съезд дал начало и законодательной власти, избрав постоянно действующий парламент – Верховный Совет России. От Съезда берет начало судебная ветвь: именно депутаты учредили Конституционный Суд Российской Федерации и избрали самих судей.

Рассматривая институты земских соборов, съездов народных депутатов, к России можно отнести слова, которые М. Лернер, автор общепризнанного фундаментального труда «Развитие цивилизации в Америке», сказал о своей стране: она есть совершенно самостоятельная культура с множеством собственных характерных черт, со своим образом мыслей и схемой власти; культура, сопоставимая с Грецией или Римом как одна из великих и независимых цивилизаций в мировой истории.

Великий русский мыслитель конца XIX в. В. С. Соловьев напомнил в свое время мятущемуся русскому читателю сказку. Она, эта сказка, настолько глубока и точна своим смыслом, настолько удачно ведет к пониманию идеологии просвещенного традиционализма, что, выступая 25 марта 1995 г. на IV съезде Российского общенародного союза с докладом по проекту партийной программы, провозглашая принцип «единая история, единый народ, единая Россия», я привел ее почти полностью.

В глухом лесу заблудился охотник; усталый, сел он на камне над широким бурливым потоком. Сидит, смотрит в темную глубину и слушает, как дятел все стучит да стучит в кору дерева. И стало охотнику тяжело на душе. «Одинок я в жизни, как в лесу, – думается ему, – и давно уж сбился с пути по разным тропинкам, и нет мне выхода из этих блужданий. Одиночество, томление и гибель! Зачем я родился, зачем пришел в этот лес? Какой мне прок во всех этих перебитых мною зверях и птицах?» Тут кто-то дотронулся до его плеча. Видит: стоит сгорбленная старуха, какие обыкновенно являются в подобных случаях, – худая-худая, глаза угрюмые, на раздвоенном подбородке два пучка седых волос торчат, а одета она в дорогое платье, только совсем ветхое, – одни лохмотья. «Слышь, добрый молодец, есть на той стороне местечко – чистый рай! Туда попадешь – всякое горе забудешь. Одному дороги ни в жизнь не найти, а я прямехонько проведу – сама из тех мест. Только перенеси ты меня на тот берег, а то где мне устоять поперек течения, и так еле ноги двигаю, совсем на ладан дышу, а умирать-то – у-ух как не хочется!» Был охотник малый добросердечный. Хотя словам старухи насчет райского места он совсем не поверил, а вброд идти через раздувшийся ручей было не соблазнительно, да и старуху тащить не слишком лестно, но взглянул он на нее, – она закашлялась, вся трясется. «Не пропадать же, – думает, – древнему человеку! Лет за сто ей, наверное, будет, сколько тяготы на своем веку понесла – нужно и для нее понатужиться». Понес он старуху и почувствовал такую страшную тяжесть, точно гроб с покойником на себя взвалил, – едва шагнуть мог. «Ну, – думает, – теперь уж на попятки стыдно!» Ступил в воду, и вдруг как будто не так тяжело, и там с каждым шагом все легче да легче. И чудится ему что-то несодеянное. Только он шагает прямо, смотрит вперед. А как вышел на берег да оглянулся: вместо старухи прижалась к нему красавица писаная, настоящая царь-девица. И привела она его на свою родину, и уже он больше не жаловался на одиночество, не обижал зверей и птиц и не искал дороги в лесу.