Во все века и у всех народов надругательство над женщиной считалось грязнейшим, постыднейшим делом. Прощали многое, сострадали многим, но от насильника отворачивались, окружая его всеобщим презрением. Кто-то из знаменитых судебных ораторов прошлого назвал насилие «убиением души». Понять, впрочем, что это такое, может лишь тот, кто сам душой обладает.
Наверно, именно бездушевность делает психологический портрет насильника столь плоским, убогим и одноцветным. Я множество раз участвовал в подобных процессах и не могу припомнить случая, чтобы на скамье подсудимых оказался истинно культурный, духовно богатый человек. «Герои» таких дел — всегда люди с ничтожными интересами, с примитивным вкусом, жалким представлением о красоте. Ведь для мало-мальски культурного человека все перипетии любви — с ее радостями и огорчениями, надеждами и отчаянием, неудачами, отвержением, безответностью, смутным и трепетным ожиданием — имеют едва ли меньшую цену, чем сама «победа». Человека же этически слепого и глухого все это не интересует. Ему нужен «результат». Поэтому и любовь для него — понятие столь же сомнительное, как и душа. В лучшем случае оно служит ему для «приличного» обозначения сугубо плотского чувства. И только.
И только…
Однажды мне пришлось защищать школьника шестнадцати лет, которого обвиняли в изнасиловании. Жертвой была его сверстница — девчонка из соседней школы, пришедшая с подругами на вечер танцев. Он подошел, познакомился, пригласил танцевать, она кивнула, доверчиво положила руку на его плечо… Танец кончился, оркестр ушел отдохнуть. «Давай выйдем, — предложил он, — здесь душно и жарко». — «Давай», — согласилась она.
Через полчаса он уже был в милиции — исцарапанный, с синяком на щеке, без пуговиц на рубашке. А еще через месяц состоялся суд.
Мы вызвали учителей: директора, завуча, классного руководителя. Все они отозвались о мальчишке с завидным единодушием: скромный, замкнутый, даже застенчивый; сторонился и мальчиков, и девочек, и взрослых. «Кто бы мог подумать!..» — восклицали они, и только строгие правила судебной процедуры помешали мне им ответить: «Вы и должны были подумать, кто же еще?!»
«…Половой инстинкт, — писал А. С. Макаренко, — инстинкт огромной действенной силы, оставленный в первоначальном «диком» состоянии и усиленный «диким» воспитанием, может сделаться антиобщественным явлением».
Вот он и сделался! В мальчишке не заметили появления бурно развивающегося полового чувства. Пришло время, ему захотелось походить на взрослых, а сама взрослость представлялась в уродливом, чудовищно искаженном и чудовищно примитивном виде. Неумение управлять своими желаниями сыграло с ним злую шутку: не сумев «укротить половой инстинкт» (привожу слова Чехова из письма брату Николаю), он пустил в ход кулаки.
Суд подошел к нему снисходительно, назначил сравнительно мягкую меру наказания. В колонии учли его возраст, отпустили «с миром» задолго до окончания срока, определенного судом. И что же? Не проходит и трех месяцев, как он снова попадает на скамью подсудимых. И снова — за изнасилование.
Легко догадаться, что теперь-то уж с ним возиться не стали…
Что ж, за содеянное надо отвечать по всей строгости закона, это ясно. Но после приговора — сурового приговора — я провел с «насильником-рецидивистом» много часов с глазу на глаз. Ему минуло восемнадцать, но он искренне удивился, когда я затеял с ним разговор о женственности, о любви. Он попросту не понимал, о чем идет речь.
Так чему же учили его, как воспитывали и «перевоспитывали»? Ясно же, что э т о т мальчишка для своего исправления нуждался не столько в «трудовых мероприятиях», сколько в умном и умелом влиянии на душу. В постижении грамматики любви…
Еще двести лет назад в университетской типографии выдающегося русского просветителя Н. И. Новикова было издано «Наставление отцам и матерям о телесном и нравственном воспитании детей». Безвестный автор изъяснялся с кажущейся нам изысканной витиеватостью, которая тогдашнему читателю представлялась не иначе как яркой образностью: любовь «есть подводный камень, от коего юность часто претерпевает кораблекрушение. Сей возраст, обыкновенно много предпринимающий, но мало мыслящий, не рассуждает… Любовь есть пространный Океан, в котором юность без кормила благоразумия на одних парусах похотливого любопытства плавает, дабы новые увидеть предметы, и напоследок потопляется».
Читать дальше