Леонид Аринштейн - Пушкин - «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

Первая реакция Пушкина была восторженная. Мыслимо ли! Любимая им женщина, прекрасная и возвышенная, – так ему, по крайней мере, казалось в тот момент, – родила сына. И когда! В самое Рождество… Аллюзии напрашивались сами собой:

(III, 45)

Богородица – это прекрасно. Особенно если в роли святого Иосифа оказался ее муж… Но всё-таки: чей это сын? Конечно, имя Александр говорит о многом, но всё же? «Ревности припадки» вспыхивают с новой силой и в конце концов приводят к серьезнейшей размолвке на грани разрыва:

(II, 309)

Стихотворение датируется февралем 1824 г., а в начале марта Пушкин без видимых причин уезжает в Кишинев. Эта поездка примечательна с точки зрения типологии поведения Пушкина. Любовные неудачи вызывали у него, как правило, неодолимое желание уехать куда-нибудь подальше или же затеять беспричинную ссору с последующим вызовом на дуэль. После неудачи с А. Олениной в 1828 г. он сразу же покинул Петербург, после неудачного сватовства к Гончаровой последовал отъезд из Москвы, который, кстати, он сам совершенно определенно мотивировал: «Ваш ответ… свел меня с ума; в ту же ночь я уехал… какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести ни вашего (матери Н. Н. Гончаровой. – Л. А. ), ни ее присутствия» (XIV, 404). А в феврале 1836 г. появление близ Натальи Николаевны Дантеса побудило Пушкина последовательно вызвать на дуэль С. Хлюстина, В. Соллогуба, князя Н. Репнина.

Вот и теперь: на следующий день после возвращения в Одессу Пушкин затевает ссору с каким-то неизвестным и вызывает его на дуэль. Только категорический отказ противника стрелять в Пушкина остановил поединок.

Вместе с тем поездка как будто успокоила Пушкина. Февральская размолвка начала забываться.

Однако поэта подстерегало новое испытание.

И. С. Ризнич решил увезти свою супругу из Одессы и спешно готовил отъезд. Сохранилось официальное разрешение «на право выезда за границу И. С. Ризнича с семейством», датированное 30 апреля [54], но фактически отъезд состоялся не ранее середины мая, о чем, в частности, свидетельствует письмо И. С. Ризнича П. Д. Киселеву от 7 июня 1824 г., сообщающее об отъезде Амалии как о только что случившемся событии. Касаясь причин отъезда, Иван Степанович пишет: «У меня тоже большое несчастье со здоровьем моей жены. После ее родов ей становилось всё хуже и хуже. Изнурительная лихорадка, непрерывный кашель, харканье кровью внушали мне самое острое беспокойство. Меня заставляли верить и надеяться, что хорошее время года принесет какое-нибудь облегчение, но, к несчастию, случилось наоборот. Едва пришла весна, припадки сделались сильнее. Тогда доктора объявили, что категорически и не теряя времени она должна оставить этот климат… Я не мог выбирать и стремительно решился на отъезд. Действительно, я отправил ее вместе с ребенком и, проводив ее до Броды, вынужден был вернуться сюда из-за моих дел, а она отправилась своей дорогой. Она поедет в Швейцарию, а осенью я присоединюсь к ней и отправлюсь с ней в Италию…» [55].

Говорил ли Иван Степанович правду? Не лукавил ли он?

Пушкин утверждал, что лукавил и что супругу свою он увез из ревности [56].

И здесь вопрос о причинах отъезда Амалии запутывается окончательно.

Дело в том, что вслед за Амалией выехал тот самый «соперник вечный мой», как называл его Пушкин, – Собаньский или Яблоновский, а через год в Одессу неожиданно пришло известие о ее смерти: «Я сейчас только получил печальную весть о смерти моей бедной жены» [57], – писал Ризнич П. Д. Киселеву в письме, датированном 26 июня / 8 июля 1825 г.

Выходит, тогда, год назад, Ризнич говорил правду. Его жена действительно была тяжело и даже смертельно больна. Но от чего умерла жизнерадостная двадцатитрехлетняя женщина? От болезни? Или, может быть, от какой-то другой причины? В Одессе в сообщение о смерти Амалии, известной своими любовными похождениями, не очень-то верили. Ходили слухи, что она скрылась с одним из своих любовников где-то в Италии.