Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Всерьез копать аксумский Манхэттен археологи стали в середине 1950-х – и обнаружили, что это только кажется, будто стелы стоят на земле: на самом деле – на пьедестале из огромных отесанных базальтовых плит. Внизу некоторых вырезана фальшь-дверь, дальше следуют «этажи». Аксум, можно сказать, рифмуется с Лалибелой: там – полые дома, выдолбленные в скале, тут – монолитные башни-дома, но имитационные, без полостей; то же, но шиворот-навыворот. Однако про Лалибелу хотя бы понятно, что такое тамошние «кьюрио»: молельные дома, культовые сооружения. С Аксумом и того нет.

Под стелами, между прочим, находятся искусственные катакомбы с дворцами, то есть это именно что верхние части айсбергов. Разумеется, эти айсберги – айсберги истории – постепенно тают; язык не поворачивается сказать «в океане времени», нет в Эфиопии никаких океанов. Многие стелы валяются на земле, есть разбившиеся. Самая большая, якобы принадлежащая царице Савской, покоится у фронтальной изгороди поля – огромная, колоссальная. Представьте растянутые мехи гигантского каменного аккордеона. Ему даже не нужно играть – музыка и так слышна; она транслирует непостижимое и потому звучит торжественно.

Зачем нужно было высекать из базальта не пригодные для жилья башни? Зачем было протыкать центр города исполинскими каменными «щепками»? Может быть, эти сооружения – мемориалы неким императорам, которые считали необходимым оставить о себе память потомкам? «Места обитания их духа»? Маяки? Каменные антенны? Ретрансляторы энергии? Поле экспериментов? Зачем их столько?

Столько и еще полстолько – в Аксуме есть еще одно «поле стел». «Как бы то ни было, – пишет один из посетителей, – они представляют собой историческое свидетельство архитектурных технологий, более совершенных, чем любое их изображение».

Очевидно только, что существовала какая-то сила, концентрация воли, настолько мощной, что смогла убедить обычных людей потратить колоссальные усилия, годы, десятилетия работы на производство и расстановку этих исполинов. Собственно, вот что они напоминают – гигантские силомеры. Бьешь молотом по пьедесталу – и датчик поднимается до определенного деления. Нет никакого сомнения, что в Эфиопии дремлет НЕЧТО, и, раз так, измерение этой силы требует особых приборов.

Оставляя в покое способности древних аксумитов добывать и обрабатывать камень, спросим лишь – как эти стелы воздвигали? В музее, что на дальней окраине поля, висит картинка: стелы везут на слонах. Посетители хлопают себя по лбу – ну как же, слоны! Как мы не догадались! Интересно вот только, сколько слонов нужно, чтобы сдвинуть с места 520-тонную стелу? 520? Попробуйте-ка запрячь в одну упряжку хотя бы десятерых, если, конечно, найдете их на Эфиопском нагорье. Грэм Хэнкок предполагает (и попробуйте назвать эту версию менее правдоподобной), что и тут не обошлось без Ковчега с его способностью уничтожать гравитацию.

Эфиопия никоим образом не является человеческим зоопарком, однако экзотика есть экзотика, население отличается от нашего, и пытаешься понять – нет ли возможности объяснить эфиопские головоломки особыми способностями населения, антропологией.

Вот они – бродят вокруг аксумских стел, плывут на папирусовых плотах по озеру Тана, выжимают авокадовый сок у крепостной стены Гондэра, поджаривают кофейные бобы на Бахр-Дарском рынке. Эфиопы гораздо больше похожи на себя же «древних», чем, к примеру, египтяне, греки или итальянцы. Видно, что они – древняя, законсервировавшаяся нация, раса. Идеальный способ вступить с ними в контакт (по крайней мере, для человека, не склонного знакомиться на улице) – отправиться в трехдневный, скажем, поход в горы Симиен: они тянутся между Аксумом и Гондэром. Чтобы проникнуть внутрь горного массива, надо нанимать целую экспедицию – проводника, скаута, погонщика мула, повара и помощника повара. Скаут теоретически выполняет функцию охранника – в горах шастают стаи обезьян гелада (местные эндемики), и если они нападут, то… В дело вступит прикомандированный к вам местной администрацией крестьянин, не владеющий иностранными языками, зато с ружьем или «калашниковым» на плечах. Оружие он носит так же, как привык носить пастушью палку, которую кладут за шею, поперек, выставляют локти и опираются на концы запястьями, – они все так здесь ходят, как колодники.

Так красиво, как в горах Симиен, может быть, разве что, в толкиеновском Средиземье, однако когда – бородатый, в тюрбане, пижамных штанах, ношеном спинджаке и пластиковых шлепанцах на босу ногу – над пятисотметровым обрывом стоит скаут с берданкой, фотографируешь не вид, а его – умопомрачительно колоритного, как с картин Верещагина. Ни о какой гармонии между ландшафтом и человеком здесь и речи нет – слишком велики диспропорции, вообще ни малейшего соответствия.