Валерий Бондаренко - Юность длиною в сто лет. Читаем про себя. Молодежь в литературе XVIII – середины XIX века. 52 произведения про нас (с рисунками автора)

Онегин, путешествуя, скучливо пытается развеять «хандру», «сплин», скуку. Он «добрый малый», не способный на резкий поступок, он вяловат. Печорин – иное. Он похож на злого демона, скованного обстоятельствами, но не покорившегося, хотя обстоятельства одолевают и уничтожают его. Это томление сил огромных, вынужденных бездействовать – оно в Печорине главное: «Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А верно она существовала, и верно было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначенья…»

А. И. Герцен – вечный оппонент Николая I – утверждал: печоринский тип поистине эпохален, ведь в нем получили концентрированное выражение особенности последекабристской эпохи, когда на поверхности «видны были только потери, жестокая реакция», внутри же «совершалась великая работа… глухая и безмолвная, но деятельная и беспрерывная…»

В николаевской застегнутой на все пуговицы России Печорину не было места. Царь почувствовал это остро. Он многозначительно и язвительно пожелал отправлявшемуся в ссылку на Кавказ (к месту скорой гибели) Лермонтову «счастливого пути»… По преданию, узнав о смерти поэта, царь изрек: «Собаке собачья смерть!» Так говорят только о глубоко ненавидимом, личном, кровном враге…

Но удовлетворит ли нас чисто историческое истолкование смыслов лермонтовского романа? В. Г. Белинский утверждал: «Эта старая книга всегда будет нова». «Нова» ли она и сейчас – решать вам. Но особенно остро «лишним» всяк чувствует себя именно в юности, еще не совпав со своим окружением и не имея опыта компромиссов с всесильными обстоятельствами. Понять Печорина (и простить его прегрешения?) может, прежде всего, человек молодой, то есть во всех смыслах «свежий»…

«Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными…»

«Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил; я любил для себя, для собственного удовольствия; я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их нежность, их радости и страдания – и никогда не мог насытиться».

«И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!»

«Очень рад; я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание из хитростей и замыслов, – вот что я называю жизнью».

«Я иногда себя презираю… не оттого ли я презираю и других?..»

«…двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы моей не продам».

«Все устроено как можно лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиною его (Грушницкого. – В. Б. ) смерти несчастный случай; только комендант, которому, вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не сказал. Доказательств против вас нет никаких и вы можете спать спокойно… если можете…»

«Около двух часов пополуночи я отворил окно и, связав две шали, спустился с верхнего балкона на нижний, придерживаясь за колонну. У княжны еще горел свет… Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь; пред нею на столике была раскрыта книга, но глаза ее, неподвижные и полные неизъяснимой грусти, казалось, в сотый раз пробегали одну и ту же страницу, тогда как мысли ее были далеко…

В эту минуту кто-то шевельнулся за кустом…»

«– А что? вы начали верить предопределению?

– Верю; только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть…

Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб, теперь вдруг вспыхнул и смутился».

Отдельные повести, составляющие роман Лермонтова, экранизировались неоднократно. Вот лишь некоторые экранные версии.

«Княжна Мери», 1955 г. Режиссер Исидор Анненский, в главных ролях: А. Вербицкий, К. Шмаринова, Л. Губанов.

«Герой нашего времени», 1966 г. Режиссер Станислав Ростоцкий, в главных ролях: В. Ивашов, С. Берова, А. Чернов, С. Светличная, Н. Бурляев, С. Пилявская. Дилогия состоит из двух фильмов: «Бэла» и «Максим Максимыч. Тамань».