Мария Данилевская - Осколки голограммы

Время переезда Лефрен к Некрасову тоже можно попытаться уточнить. Письмо Некрасова от 8 сентября написано в Карабихе, аот 26 сентября – в Петербурге (XV-1:12). В ПСС указано, что он вернулся в Петербург в начале 20-х чисел сентября (XV-2: 348); данных для уточнения нет. Последние спектакли Михайловского театра с участием Лефрен, судя по сохранившимся афишам, давались 29 сентября и 5 октября 1864 г. Можно предполагать, что окончание театральной деятельности и переезд к Некрасову произошли одновременно. В целом Лефрен занимала квартиру в доме напротив Некрасова в течение нескольких месяцев (как минимум с мая по конец сентября) – это достаточно заметный временной промежуток.

Переселение Лефрен с Итальянской в дом Тацки произошло, когда Некрасов уже планировал свой скорый отъезд, о котором он пишет сестре. В 1863 г. его отъезд (на охоту) упоминается в письме к В. С. Курочкину от 15 февраля [33]: Некрасов извещает Курочкина об отмене собраний у себя на квартире по субботам в связи с арестами М. Л. Михайлова и Н. Г. Чернышевского (XV-1: 9, 205). Отъезд на охоту он планирует в этот же день. К тому же знакомство с Лефрен было еще слишком кратковременным, чтобы объяснить визит в ее квартиру А. А. и Г. С. Буткевичей для общего разговора. Привязка письма к этой дате видится необоснованной. Если в письме к сестре имелся в виду отъезд в Карабиху, куда поэт прибыл не позднее 19 мая (XV-1, 10), то письмо к Буткевич, предположительно, написано поэтом во второй половине апреля [34]– начале мая 1863 г., когда Некрасов мог собираться уехать, еще не назначая точной даты. Тогда день написания письма мог быть датой знакомства Лефрен и Буткевичей. К этому соображению подталкивает вежливая настойчивость, с которой Некрасов просит сестру приехать: «желал бы», «пожалуйста, приезжай», «надо поговорить», – и просьба прибыть вместе с Г. С. Буткевичем, и сообщение адреса.

При таком ходе событий переезд Лефрен в дом Тацки, инцидент с ужином и уход Панаевой укладываются в весьма небольшой временной промежуток. Фразу Рюмлинг: «она переехала в квартиру Николая Алексеевича, а прежде жила в доме напротив, но бывала иногда и у Некрасова, еще во времена Евдокии Яковлевны», – можно истолковать и так, что Селина приходила к Некрасову из дома напротив, и так, что ее визиты к Некрасову бывали до переезда в дом Тацки. Предыдущий же адрес мемуаристка могла не знать. Из слов Жуковской: «он не только беззастенчиво принимал у себя француженку, что было оскорбительно для самолюбия Авдотьи Яковлевны, но постепенно низвел последнюю на роль экономки, поселив француженку напротив своей квартиры…» – также можно заключить, что визиты Лефрен в дом к Некрасову предшествовали ее переезду в дом Тацки (если не все, то большая их часть).

Для соображений о продолжительности проживания Лефрен напротив квартиры Некрасова продуктивен вопрос: откуда исходила информация о визитах Лефрен и ее поселении в дом Тацки?

О том и другом упоминают Рюмлинг и Жуковская. Рюмлинг бывала в доме на положении воспитанницы, приходила из гимназии на выходные. Людная обстановка, в которой проходили выходные дни, подробно описана Литвиновой:

«Свои воскресенья Панаева посвящала исключительно подраставшей молодежи; она брала к себе в эти дни Лизаньку, учившуюся теперь в Peter-Schule, двух гимназистов, братьев покойного Добролюбова и т. д. Теперь к и следствием по его делу; подача прошения в С.-Петербургский цензурный комитет о передаче заведования редакцией «Современника» на летнее время А. Н. Пыпину (XIII-2: 162) и т. д. этой компании присоединилась и я. Мы разговаривали с Авдотьей Яковлевной и между собою, читали доступные нам книги, смотрели гравюры и т. д., а вечером отправлялись с Авдотьей Яковлевной к ее родственникам Краевским, жившим в том же доме» (Е.Л.: 136);

«После обеда Некрасов обыкновенно дремал в своем кресле, и мы удалялись в квартиру Авдотьи Яковлевны, с ним не прощаясь» (Е.Л.: 139).

Судя по всему, свидания с Лефрен происходили в этой квартире не при гостях, бывавших за день и на одной и на другой половине квартиры; думается, и не при сотрудниках журнала. Но связь Некрасова стала в квартире на Литейном предметом обсуждения, и это обсуждение до некоторой степени не миновало даже детей. При таком видении вещей источником информации, касающейся Лефрен, выступает Панаева. Напряженность между Авдотьей Яковлевной и Некрасовым подробно описана Литвиновой (Е.Л.: 138–140), так же как ее последствия – Литвинова замечала «заплаканные глаза», которые бывали у Панаевой «нередко», то есть Панаева не старалась скрыть внутренние перипетии от детей (Е.Л.: 139). Говорит сам за себя и вывод, звучавший из уст мальчика, остававшегося на половине Панаевой: «“Н.А. опять обидел Авдотью Яковлевну”, – говорил тогда младший Добролюбов» (Е.Л.: 139). Возможно, создавая письменный текст воспоминаний об уже умершем поэте, бывшие «дети» намеренно замалчивают нелицеприятные подробности в поведении Некрасова. Однако нескрываемая поза «обиженной» видна в цитируемом литературном портрете Панаевой. Точно так же она видна в образе героини в романе «Женская доля». Информация, исходившая от Панаевой, несомненно была эмоционально окрашенной и могла быть искажена преувеличениями или преуменьшениями. Сильно задевавшее Панаеву проживание Лефрен рядом с ее домом, возможно, было относительно кратковременным (например, месяц-полтора, а вероятно, и того меньше, вплоть до нескольких дней). Но ее эмоциональное восприятие и оценка происходящего в письменной передаче другого человека могут быть поняты читателем как нечто значимое, то есть масштабное, то есть обладающее временной протяженностью. Это соображение существенно для датировки событий.