Умберто Эко - Роль читателя. Исследования по семиотике текста [litres]

Между тем сам текст не только не подкрепляет, но совершенно ясно исключает подобный постулат. Тем не менее наивный читатель, как правило, воспринимает текст именно так, будто каждый из супругов прочитал оба письма: об этом свидетельствует, например, тест, описанный в Приложении I. Пересказы-резюме наших респондентов звучат обычно так: «Рауль получает письмо, в котором говорится, что Маргарита, одетая Пирогой, встретится со своим любовником, который будет одет Тамплиером» (и наоборот). Поэтому я предполагаю, что подобный тип наивного прочтения (осуществляемый при обычной скорости чтения) более или менее соответствует тому, что и предвидел Альфонс Алле, когда создавал свою текстовую ловушку [428].

При всем том сам текст – кристально честен. Он не говорит ничего такого, что заставляло бы полагать, что Рауль и Маргарита собираются на бал. Пирога и Тамплиер на балу описываются без всяких намеков на то, что они – Рауль и Маргарита. Нигде ни разу не говорится, что у Рауля и / или Маргариты есть любовница (или любовник). Поэтому именно сам читатель (как эмпирическая случайность, не зависящая от текста) должен взять на себя ответственность за все ложные умозаключения, возникающие во время чтения, и за все инсинуации относительно моральных качеств Рауля и Маргариты.

Однако сам текст постулирует именно такой тип скорого на догадки читателя как один из своих структурообразующих элементов. Иначе зачем в шестой главе говорится, что Тамплиер и Пирога «оба… вскрикнули от изумления», когда обнаружили, что они – не Рауль и не Маргарита? На самом деле единственный, кто должен был бы вскрикнуть от изумления, – так это эмпирический читатель, который построил ложные гипотезы и питал ожидания, не подтвержденные текстом…

Но дело еще и в том, что читатель и должен был строить именно такие гипотезы и питать именно такие ожидания. Драма берет в расчет возможные ошибки читателя, потому что она сама их тщательно спланировала и спровоцировала.

А если ошибки читателя были искусно спровоцированы, почему же тогда текст отвергает их как ложные умозаключения? И почему, отвергнув, затем все же некоторым образом их легитимирует?

Урок, подразумеваемый Драмой, по сути дела – последовательно противоречив. Альфонс Алле говорит нам, что не только Драма, но всякий текст состоит из двух компонентов: из информации, предоставляемой автором, и информации, добавляемой М-Читателем, – при том что вторая определяется и направляется первой (в разных соотношениях свободы и необходимости). Чтобы доказать эту [мета]текстуальную теорему, Алле побуждает читателя пополнять текст информацией, которая противоречит фабуле, вовлекая его тем самым в совместное сочинение истории, которая не склеивается как целое. Несостоятельность Драмы как фабулы – это подтверждение теоретических предположений Алле и торжество его метатекстуального доказательства.

Чтобы создать М-Читателя как возможную стратегию интерпретации, необходимо использовать определенные семантические и прагматические средства. И наша новелла сразу же сплетает – по всей поверхности дискурса – тонкую сеть из иллокутивных сигналов и перлокутивных эффектов.

С точки зрения грамматики в тексте доминирует первое лицо (повествователь), который на каждом шагу подчеркивает тот факт, что некто (внешний по отношению к фабуле) повествует (как бы подмигивая читателю) о событиях, в истинность которых нет необходимости верить. Иными словами, с помощью этих не слишком изящных вмешательств первого грамматического лица косвенным образом (и не без некоторой двусмысленности) заключается своего рода взаимный контракт вежливого недоверия: «Вы не верите тому, что я тут рассказываю, и я знаю, что Вы мне не верите; но, не забывая об этом, следуйте за мной с благожелательным соучастием, как если бы я говорил Вам правду».

Для заключения этого контракта веры-недоверия используются разнообразные гиперкодированные выражения:

a) / à l’epoque où commence cette histoire / [429] – это своего рода указатель вымышленности, подобный сказочным зачинам типа /жили-были/;

b) / un joli nom pour les amours/ [430]отсылает читателя к гиперкодированным литературным конвенциям, особенно характерным для эпохи символизма;

c) /bien entendu/ [431] – это своего рода отсылка к интертекстуальным фреймам, которые должны быть известны читателю;