Нельзя также не отметить пародийность и ироническое отношение к «канону», к предписанию (инструкции), к правилу, к обязательной норме , равно характерные и для Полякова, и для Сорокина. В «Хомо эректусе» своеобразным транслятором этого поведенческого «канона» становится одноименный журнал, как бы диктующий героям те правила, в соответствии с которыми они и должны действовать. В романе Сорокина «Норма» сюжет также завязывается вокруг текста, но не печатного, а рукописного, который изымают у диссидента Бориса Гусева в самом начале повествования. Из этого видно, что обоим писателям интересно то, какую роль текст играет не только лишь в советской, но – шире – в русской культуре вообще. И в особенности писательское внимание обращено на «сакральный» текст, наделенный своеобразной властью над человеческим сознанием, текст, возможно, этой властью и произведенный. В случае «Нормы» мы имеем дело со своеобразной реакцией автора на утрату литературоцентрического характера русской культурой и, что более вероятно, с рефлексией на тему текстоцентричности сталинской культуры, которая, как мы уже выяснили, Сорокина в высшей степени интересует. Не случайно В. Подорога еще в 1989-м году писал о том, что «Сталин – это человек письма» [71] Подорога В.А. «Голос власти» и «письмо власти» // Тоталитаризм как исторический феномен. Сборник статей. М., 1989. С. 109.
, а сам сталинский режим «признает власть в качестве некоего святого текста» [72] Там же. С. 110.
. Сорокин «оголяет» этот текст, показывая его фиктивность, иррациональность, абсурдность. Однако в «Хомо эректусе» освещается несколько иная грань, по сути своей, того же вопроса, которая скорее тяготеет не только к определению роли текста в литературном процессе постсоветского времени, ориентированном на визуальное искусство, но и к осознанию того взаимовлияния, которое действительность оказывает на текст и наоборот. В связи с этим закономерен вопрос: каково то место, которое в произведениях Ю. Полякова и В. Сорокина занимает тема взаимодействия реальности и текста?
Первая ссылка на «Хомо эректус» служит некоторым обоснованием случившегося в начале пьесы. Вместе с тем, оправдывается и принцип «свинга», который, как было отмечено выше, обуславливает моторику комедийного сюжета. Авторская ремарка (см. выделение полужирным шрифтом) сообщает о том, что инструкция‒предписание усвоена главным героем в полной мере, так как он неоднократно цитирует целые фрагменты текста по памяти:
И г о р ь. Это свинг! Понимаешь, свинг! В Америке свинг – главный способ укрепления брака ( вспоминает ). «В браке острота чувств стирается, а одноразовый, ни к чему не обязывающий контакт со свежими половыми партнерами заставляет супругов по-новому оценить возможности друг друга, наполняет семейный секс восторгом эротических открытий…»
М а ш а. Кошельков, где ты вычитал эту гадость?
И г о р ь. Почему – вычитал?
М а ш а. Потому что сам бы ты до этого никогда не додумался.
И г о р ь. В «Хомо эректусе». Там была статья Максима Казановича «Чтобы моногамный брак не стал монотонным». Оказывается, по американской статистике среди пар, регулярно занимающихся свингом, разводов меньше на четыре с половиной процента. Даже-даже!
М а ш а. Чтоб она сгорела, твоя Америка! [73] Примечательна здесь роль антиамериканского мотива, введенного репликой героини, и его соотнесенности с целым комплексом подобных в драматургии позднесталинской эпохи, на который обратила внимание в статье 2009-го года «”Многих этим воздухом и просквозило…”: Антиамериканские мотивы в советской драматургии (1946–1954)» В. Гудкова, может составить предмет для отдельного исследования.
(С. 32–33)
Ю. Поляков делает Игоря Кошелькова, который представляет собой «новорусский» тип или, по выражению другого героя, – «новорусскую сволочь», главным посредником между другими героями и регламентированной в журнале поведенческой «нормой». В этом отношении интересна сцена, когда хозяин московской квартиры «правит бал», обеспечивая последовательность и стройность свингерского «ритуала»:
И г о р ь. А теперь приступаем ко второму акту нашей программы.
К с и. А сразу к половому акту нельзя?
И г о р ь. Нельзя. В свинге важны последовательность и настроение. Маш, зажги свечи!
Л е р а. Я смотрю, вы эту статью в «Хомо эректусе» наизусть выучили . (С. 36)
Развитие действия «Хомо эректуса» способствует претворению журнального текста в художественной реальности пьесы, реальность эта как бы начинает повторять текст, сама становится этим текстом. Следовательно, поведение героев текстом также обуславливается. Их воля в некоторых фрагментах пьесы настолько сильно подвергается редукции, что сами персонажи начинают восприниматься как «мясные машины», в высшей степени характерные для сорокинской поэтики. Желанием сблизить художественную реальность с реальностью жизненной обусловлено и следующее предложение Игоря Кошелькова: «Может, сожжем его [Василия Борцова. – Д.Ц. ], к черту, в духовке, как утку» (С. 47). Текст, по мысли Полякова, должен обрести более плотную связь с внелитературной действительностью. Этим же стремлением обусловлено излюбленное «ранним» Сорокиным средство – материализация метафор, состоящая в переводе формального в реальное. В его прозе и драматургии «все потенциальное, желаемое становится в этом мире действительным, легко осуществимым. Фантастика кажется реальнее самой реальности, а чудеса последовательно воплощаются в жизнь» [74] Марусенков М.П . Абсурдистские тенденции в творчестве В. Г. Сорокина: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 2010. С. 13.
. В данном отношении тексты Сорокина радикальнее поляковских: если в «Хомо эректусе» Кошельков только предлагает сжечь коммуниста, всячески избегающего «перерождения» в оппортуниста (С. 41), то в уже упомянутой сорокинской «Насте» героиня смело идет на подобное «перерождение», охотно соглашается «преступить пределы». Сначала Настю зажаривают в печи, а затем делают главным блюдом праздничного стола по поводу ее – «новоиспеченной» именинницы – дня рождения.
Читать дальше