Михаил Голубков - Юрий Поляков - контекст, подтекст, интертекст и другие приключения текста. Ученые (И НЕ ОЧЕНЬ) записки одного семинара

Семейные, супружеские отношения формируют в произведении мощное поле притяжения, в орбиту которого причудливо, подчас в трагикомическом отсвете вовлекаются вехи общественно-политической истории – в частности, переломные события 1991–1993 гг. В сферу подобного влияния попадает и искусно прописанный Поляковым материальный, вещный мир – от галстуков в гардеробе, и особенно «изменного» галстука как красноречивых свидетельств о прошлой жизни и семейных испытаниях, аквариумных принадлежностей, румынского дивана, «трудно-вывозимые» габариты которого когда-то помогли «восстановлению семейной цельности», приобретения машины до размышлений Башмакова о том, что «по тому, как собран человек в дорогу, можно судить о его семейном положении и даже о качестве семейной жизни». Это и перебираемые «эскейпером» семейные документы, которые – от райкомовского удостоверения до Катиного свидетельства о Крещении – являют взаимопроникновение «текстов» разных эпох, мировоззрений, сращение человеческих судеб и едва ли не физически воспринимаются Башмаковым как «чешуя» на «теле» обрекаемой им на разрушение семьи:

«Олег Трудович подумал о том, что вот это перепутанное сообщество его и Катиных документов и есть, собственно говоря, совместная жизнь, а разрыв – это когда документы будут храниться отдельно».

«Телесное», бытовое выражение получает в сюжетной динамике романа и таинственное чередование взлетов и падений, разрывов и восстановления супружеской общности, «вялых призывов» к близости и пристальных Катиных наблюдений «за его виноватыми стараниями» после раскрытой измены, готовности героя отречься от домашнего быта – и возвращающегося желания «спокойно завтракать» с женой, «вести размеренно семейный образ жизни», согреваться «приятным стограммовым теплом». Даже альтернативные варианты семьи прочно ассоциируются в его сознании с бытовым уютом: тешась иллюзией созидания домашнего пространства, он обустраивал «новую квартиру» Нины Андреевны, и вместе они «зашли по дороге домой в магазин», а впоследствии представлял, как с Ветой, которая проницательно «боялась… материальных подтверждений его прежнего существования» и требовала, чтобы из дома он ничего не брал, они «будут лежать на собственном кусочке пляжа возле теплого моря…»

Сюжетообразующим и смысловым центром романа Полякова становятся осознанное или стихийное «выпадение» персонажей из линейного времени, их скитания по дорогам прошлого, проектирование ими утопических моделей будущего. Симптоматична выведенная в бытовых и психологических деталях, значимых умолчаниях стремительная измена Кати со школьным историком Вадимом Семеновичем, у которого «была своя собственная концепция мировой истории», построенная на произвольных анахронизмах, но вдохновлявшая неверную жену на рассказывание «все новых и новых достопримечательных подробностей» о предмете своего восхищения. Иррациональное и нередко конфликтное пересечение времен, разнящихся поколенческих установок проступает и в «боковых» сюжетных линиях: в судьбах отца и матери Башмакова, в семейной предыстории Веты, в радикальном отталкивании дочери Даши от опыта родителей, которых она оценивает как «попутчиков», ибо «в любой момент каждый из вас может встать и сойти».

Подобно псевдоисторику – кратковременному кумиру своей жены, главный герой романа, мысленно дистанцируясь от малосодержательной, по его ощущению, повседневности, увлеченно рисует картины будущего своей первой семьи, воображая, как «несчастная женщина рыдает над стареньким свитером сбежавшего мужа». Но, втайне робея перед мифологией «новой» жизни, он сетует на почти свершившийся переворот, ведь «не устрой меня Дашка в банк, с Ветой я бы никогда не познакомился, жил бы себе спокойно со своей вечной женой Екатериной Петровной и не собирал бы сейчас манатки, чтобы бежать на Кипр. Все из-за банка!»

Впадая в зависимость от опасных стереотипов восприятия времени и собственного возраста, колеблясь между «мне уже поздно» и «у вас еще все впереди», ужасаясь «неотвратимо слабеющей пружине», «неизбежно иссякающему заводу» жизненной энергии и упиваясь «откровенностью» Ветиных рассказов, переживая «очень странное послечувствие» от ее «методической осведомленности» в их предстоящей близости, когда он, словно по инструкции, «немножко проник в самую жгучую и знобкую тайну жизни», – герой Полякова все острее ощущает себя не столько инициатором, сколько жертвой распада освоенного пространства домашней, семейной жизни. Возрастные психологические и телесные расхождения с молодой избранницей, метания между ролями новоиспеченного дедушки и легкомысленного жениха ведут его к «самоостранняющему», абсурдистскому видению себя в образе «влюбленного дедушки», пишущего жене записку о том, что его «некоторое время не будет», в качестве заложника напоминающей о «Москве чеховских трех сестер» [5] Замшев М. О романе Ю. Полякова «Замыслил я побег…» // URL: https://www.yuripolyakov.ru/about/literary/variant-otveta/ мифологии «побега», которая вынуждает его «как последнего идиота, сидеть на вещах в ожидании звонка».