Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

О чем свидетельствует бесконечное повторение этого самого «он пацан, пацан он»: «Критик Андрей Рудалев формулирует очень точно: «Сорокалетний мальчишка поднес тебе в похмельную жажду ключевой воды, а ты напиться не можешь, так радостно и сладко». В новом романе такой мальчишка – это копия самого Захара Прилепина, наделенная всеми его чертами и биографией». Оставим образ «сорокалетнего мальчишки» на совести неупояемого критика, зададимся вопросом: так копия, наделенная всеми чертами и биографией автора, помещенная в условия, в которых писатель провел несколько месяцев, совершающая те же действия, что совершал писатель – это персонификация автора или не связанный с автором некто?

Если даже роман напоил читателя пресловутой ключевой водой с бодуна (читательского бодуна), он все-таки написан про копию Прилепина, повторюсь, наделенную его чертами и биографией – так почему Демидов вовсю ругает критиков, отказывающихся признавать, что роман вовсе не о Захаре и не о реальности Донбасса? Более того, роман как бы не о реальности, в которой мы живем.

«В новом романе – Захар, валяющий дурака вечный подросток, который уходит от серьезной рефлексии и ищет нетривиальных развлечений на свою голову. Все, что ему надо, – получать наслаждение. Поэтому он так лихо бросается в новые и новые жизненные коллизии: герой то оказывается под обстрелом на “передке”, то на яхте Кустурицы в компании сербского президента, то решает самые разнообразные дела батальона, то находится в окружении семьи. Прибавьте к этому известные события войны. Вот оно – головокружительное пике, вот она – фантасмагория, вот он – non-fiction novel».

Так было или не было случившееся в романе, на злосчастном Донбассе? Были или не были там люди из тех, которых автор, ничтоже сумняшеся, именует «духовитыми»? Жанр-то прилепинских фантасмагорий с трактовкой фабулы в пользу писателя – каков он?

Итак, похоже, к фантасмагории требования снижены, от автора non-fiction novel нельзя требовать, чтобы он изучал матчасть (как автор немалого количества книг в жанре non-fiction, недоумеваю) и не наделял героя двумя десницами, не заставлял пить хмельную сулему и хранить средневековую русскую картошку в мерзлых погребах. Как говорил покойный Топоров, две десницы у героини Колядиной – это метонимия. Хорошая вещь знание терминов!

Опять же всегда можно отругать «непонятливых» за постановку вопроса: так документален роман или нет? О ком он и о чем?

«Критики ничего этого не видят или не хотят видеть. Константин Мильчин срывает маски с главного героя и остается с носом, т. к. ни на миллиметр ему так и не удается подобраться к замыслу романа. Галина Юзефович удивляется, отчего Захар (опять-таки – персонаж) ставит вопрос о причинах происходящего на Донбассе, но все время уходит от ответа».

При всем моем скептическом отношении к Галине Леонидовне, не могу не согласиться: если автор ставит в книге некий вопрос, должен же он на него ответить – иначе зачем ставил? А недоразумение насчет того, о ком пишет автор автобиографического романа (будь он Прилепин, Старобинец или Пустовая): о себе или о своем «Я-идеальном» и даже «Я-фантастическом» – это и вовсе, похоже, вопрос всего тренда «новой искренности». И в не самой вежливой форме звучит как «Вправе ли исповедальная проза врать?».

Но и самая нехитрая логика отказывает критику, когда он влюблен, господа. Он приходит в экстаз от вещей, которые ему, как преподавателю ВШЭ, должны видеться даже не дипломной, а курсовой работой. Литературоведческая, вроде бы, но в то же время и не литературоведческая (и не так чтобы совсем уж прилепинская) книга о трех поэтах вызывает в О. Демидове поистине отцовские чувства.

Он, заботливый, словно Мамушка из «Унесенных ветром», с трепетом рассказывает, каким мы должны видеть автора. Он опровергает «реплики серьезных филологов»: «Он не литературовед», «Он временщик», «Он конъюнктурщик» и так далее. Спишем подобное положение вещей на химию нынешнего времени. Прилепин – и литературовед, и культуртрегер в одном лице». Он разъясняет место автора в обществе: «Ведь мы имеем дело с «поколением «Лимонки». Неудивительно, что вслед за Эдуардом Вениаминовичем Захар Прилепин (а равно и Сергей Шаргунов, и Андрей Рубанов, и многие другие прозаики, близкие к их поколению) «веселится бунтом» и выводит своих персонажей «вечно молодыми», которые могут стать рекой, скалой, темною водой и далее по тексту».

Что было бы вполне оправданно, кабы речь шла о романах НЕ документальных и НЕ литературоведческих. Почему мы должны быть восхищены тем, что литературовед столь, гм, любвеобилен: «В отличие от своих коллег, он может вместить любовь к трем совершенно разным и несовместимым поэтам. Иные литературоведы предпочитают кого-то одного. И дело тут вовсе не во вкусе, а скорее в либеральности, в принципиальной открытости и постоянной готовности узнавать нечто новое, что свойственно автору»? Есть ли в этом какое-то оправдание для автора, если тот, грубо говоря, соврет? И, наконец, возникает вопрос: кто этот автор? Прилепин ли? Или челядинец защищает не только барина, но и себя, свое усердие?