Александр Васильев - Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ

Представляется возможным интерпретировать этот микросюжет следующим образом. Агрессор, учитывая высокий оборонительный потенциал противника (в том числе и его испытанное моральное превосходство), с помощью наемного эксперта-аналитика из числа туземцев, хорошо владеющего стратегически важной информацией о ментальности жертвы, применяет манипулятивную операцию (с использованием культурных артефактов: продукции шоу-бизнеса, СМИ и т. п.). В результате естественный иммунитет атакуемой системы, прежде всего в лице ее, так сказать, силовых структур, резко падает: агрессор в ее глазах предстает ближайшим союзником, глашатаем и носителем «общечеловеческих ценностей»; жертва совершенно утрачивает адекватное представление о реальности, а идеологическое обеспечение подвергшихся нападению неудовлетворительно – кроме того, ответственные за это обеспечение духовно слабы и склонны к компромиссу с противником (хотя бы в целях сохранения собственного привилегированного статуса). Таким образом, агрессор получает в полное распоряжение вожделенную территорию (со всем, что на ней находится), бывшие исконные обитатели которой уже не только смирились со своим поражением, но, по существу, внутренне готовы стать отступниками и коллаборационистами – тем более, что пропагандистская обработка их, в духе воспитания толерантности к оккупантам, не прекращается.

Считают, что «великая заслуга нынешних властителей Америки состоит в том, что они, оскотинив и опустив обывателей, смогли построить сверхэффективную информационную экономику и навязать свою картину мира остальным землянам» [Калашников 2007: 265]. Между тем, понятно, чем чревата пассивность тех, кто находится в позиции лишь получателей сообщения (в широком смысле последнего слова): «Тенденция к умственному потребительству составляет опасную сторону культуры, односторонне ориентированной на получение информации извне» [Лотман 1996: 45]. Неудивительна поразившая Россию эпидемия «клинической америкофилии»: это выражение М. Леонтьева вряд ли можно оценивать как публицистическую гиперболу [12] Ср. более ранние квалификации: «российское телевидение, страдающее патологической западофилией» – и: «маниакальная западофилия российских либералов» [Поляков 2005: 306, 380]. .

В общем-то, с точки зрения межгосударственных отношений, информационная война между странами, как и «обычная», – лишь продолжение внешнеполитических конкурентных отношений иными средствами. Однако подобные манипулятивные операции проводятся и для обеспечения внутриполитических потребностей власти, в том числе и тогда, когда эта власть более склонна к защите интересов иных государств, меж(над)государственных образований, транснациональных корпораций, олигархических группировок и т. п., нежели своего народа. «СМИ уже являются классическим информационным оружием, принадлежащим тому, кто платит, и применяется для управления собственным народом по заказу» [Расторгуев 2003: 163].

Информационное оружие «в первую очередь действует на систему управления, не столько уничтожая, сколько подчиняя себе систему управления пораженного объекта… …Управление пораженной системой осуществляется с помощью скрытого и явного информационного воздействия на систему как извне, так и изнутри. Цель этого воздействия – целенаправленное изменение поведения системы» [Расторгуев 2003: 269].

Неудивительно, в конечном счете, что у такого известного специалиста по массовой коммуникации и связанным с ней вопросам, как М. Маклюэн, были достаточные основания заявить: «Воспитание, как оно видится в идеале, представляет собой гражданскую оборону от радиоактивных осадков средств массовой информации» (цит. по [Комлев 2003: 206]).

Существительное идеология , как и другие производные от идея , входит в русскую лексику относительно поздно.

«…Слово идея , известное употреблению задолго до этого времени [ «оно встречается не раз в текстах XVIII в., но особенно охотно его наряду со словом мысль стали употреблять Карамзин и сторонники «нового слога»], лишь с 20–30-х гг. [XIX в. ] получает свое особенно широкое распространение. Вокруг него образуется теперь целое гнездо слов, часто затем получающих смысловую автономию» [Сорокин 1965: 75]. Многие из них терминологизируются – прежде всего в области философии, применительно к которой используются в течение нескольких десятилетий, причем с коннотативно-оценочными оттенками, вряд ли мелиоративными – и, весьма возможно, также заимствованными. Так, «в литературе, посвященной Наполеону, настолько укоренилось мнение, будто он был непримиримым врагом всех “идеологов”, что непостижимым образом было забыто или не замечено, что он сам начинал свой общественный путь как “идеолог”, как сторонник определенной общественно-политической партии… Он впитывал их [ «великие освободительные идеи передовой литературы XVIII в.»] с жадностью, он пытался найти в них решение тех вопросов, которые давно навязчиво преследовали его… Лейтенант Буонопарте стал приверженцем “партии философов”…» [Манфред 1986: 26–27, 32] – и: «оборотной стороной его наивной веры во всемогущество силы штыков было отрицание [к 1806 г. ] иных важных фактов в общественной жизни… Он признавал религию силой… Всё остальное в годы империи представлялось ему “выдумкой метафизиков”, или идеологов , как он презрительноназывал тех людей, к которым сам некогда принадлежал» [Манфред 1986: 538–539].