Евгений Жаринов - От Шекспира до Агаты Кристи. Как читать и понимать классику

Это тот сон, в котором отец может убить своего сына и из простой бережливости принести в дом трость, орудие убийства, и даже оставить ее на видном месте, в корзине в прихожей. На таком фоне кошмарной реальности сон Джанет кажется просто пророческим: «… мы потерялись в лесу и очень устали и были голодны. Мы шли и шли до тех пор, пока не набрели на какой-то домишко, и мы стучали в дверь, но никто не ответил. Мы пытались открыть ее, но безуспешно. Тогда нам пришлось заглянуть в окно, и увидели огромный стол посредине, буквально заваленный всевозможными яствами. Но пролезть через окно тоже не было ни малейшей возможности – мешали решетки. Нам пришлось вернуться и вновь постучать в дверь – и опять никакого ответа. Тогда нам пришла мысль о том, что некоторые хозяева, уходя из дома, оставляют ключ под ковриком. Мы заглянули под коврик, и ключ, действительно, был там. Но когда дверь открылась, сотни и сотни змей, которыми буквально кишел весь дом и которых мы не могли увидеть из окна, поползли к нам навстречу…«

Сон и впрямь напоминает пророчество. Его вспоминает в романе дважды. Первый раз – еще до драматической развязки, и поэтому он имеет счастливую концовку, суть которой заключается в том, что обнаруженным под ковриком ключом дверь можно вновь закрыть и предотвратить тем самым собственную гибель. Но эта концовка оказывается придуманной, ложной. Ничего подобного в реальном, а не пересказанном героиней сне не происходит. Джанет затем изменяет увиденное, она просто сама боится зловещего предзнаменования, боится своего собственного трагического предчувствия. Но предчувствие подтверждается жизнью. С одной стороны видение, в котором на человека ползет огромное количество змей, а с другой – убийство родного сына. И когда реальность в своем кошмаре приближается к сновидению, Джанет все ставит на свои места и возвращает своему видению истинную концовку. Она рассказывает Неду: «Ключ оказался стеклянным и рассыпался в наших руках, как только мы открыли замок… Мы не смогли запереть змей в доме, и они поползли прямо на нас».

Указание на то, что ключ был из стекла, неслучайно сакцентировано автором. Это и указание на необратимость процесса, и на легкость, с которой может совершиться непоправимое. Но это также и указание на ту призрачную прозрачную (ключ не случайно сделан из стекла) грань, которая отделяет реальный добропорядочный мир от самого невероятного кошмара, граничащего с безумием. И грань эта потому такая призрачная, наподобие хрупкого стекла, что сами люди имеют слабые, размытые, неопределенные представления об основных нравственных ценностях, например, об отцовской или сыновней любви.

Сон это кажется пророческим еще и потому, что в нем в скрытой, перефразированной форме передана тема преступления и наказания. Обильные яства на огромном столе, как соблазн, влекут к себе Джанет и Неда. Они во власти голода, во власти желания и готовы как угодно, любой ценой проникнуть в чужое жилище, за что звери и пожирают их. «Ну, что ж, – как сказал бы один из героев романа Достоевского «Братья Карамазовы», – гадина съела гадину». Но образ огромного клубка змей в данном случае может вызвать у читателя и несколько иные ассоциации, и иное представление о наказании. У Данте, например, в седьмом круге Ада таким образом наказывается воровство:

Но ведь ни Джанет, ни Нед Бомонд ничего не крадут в реальной жизни – при чем же здесь тогда седьмой круг Ада? И вообще, не слишком ли далекая ассоциация для детективного романа?

Как известно, роман «Стеклянный ключ» сам Хемметт считал лучшим своим произведением. Он вложил в него всю силу своего таланта, и ему действительно удалось создать очень многоплановый подтекст. Идея наказания, страшных адских мук не покидает писателя, когда он создает картину всеобщего хаоса. Мы говорим, что в «крутом детективе» автор и герой не совпадают по своим жизненным принципам, взглядам и убеждениям. И с этим трудно не согласиться. Но сама идея личной морали и порядочности, которую отстаивает герой во всех перипетиях, несмотря на все испытания, – это не что иное, как отражение авторского категорического императива, который находит свое воплощение в идее наказания. Пусть здесь, в этом обществе, Зло действительно неистребимо и практически ненаказуемо, но перед лицом высокой нравственности оно должно померкнуть, ему отведен свой круг Ада.