Дмитрий Быков - Время изоляции, 1951–2000 гг.

Нельзя не сказать несколько слов о его последнем романе, который таким странным образом уцелел. Я знал многих людей, которые были лично с Богомоловым знакомы и отзывались чрезвычайно высоко и о его компетенции, и о его месте в иерархии военных специалистов, в том числе, по-видимому, достаточно приближённых к советским спецслужбам. Богомолов был вообще очень здоровый, по-русски говоря, мужик. Он однажды, возвращаясь из архива с портфелем очень ценных материалов, которые сумел скопировать, подвергся у себя в подъезде нападению каких-то, по одной версии, гопников, по другой версии, не гопников, а людей, которых, видимо, интересовали материалы, которые он нёс. Как бы там ни было, двоих он уложил, двое убежали – и это он был уже глубоким стариком, ему было за семьдесят. Девяностые годы вообще были временем во многих отношениях гопоты, но Владимир Осипович обладал некоторыми боевыми способностями, которые не оставляют сомнения в том, где его готовили. И здесь я тоже о его профессионализме должен отозваться с уважением.

Он никому не показывал роман, напечатал из него две главы (одна называлась «В кригере», вторая – «Алина»), но это примерно 10 % огромной книги. Сам же этот девятисотстраничный роман появился посмертно, последовательно из частей восстановленный вдовой. Должен вам сказать, что это великое чтение. Я, пожалуй, более увлекательного романа после «В августе 1944-го» не читал. Может, там не очень яркое и удачное название – «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?», но мысль романа в нём выражена. Потому что – а что осталось от этой советской жизни, от этой империи, от этого человека? Что осталось вообще?

Гениальность Богомолова, рискну сказать, здесь в том, что если в «В августе 1944-го» он создал сложнейшую трёхслойную языковую ткань, то в последнем романе он пошёл дальше – он смог создать языковую личность.Конечно, это роман не о себе и не от своего лица. Он называл его автобиографией вымышленного лица. И действительно, он сумел дотошно продумать до малейших словечек, оговорок, до малейших привычек образ другого человека. Это очень большая редкость в литературе. И этот повествующий протагонист – это не Богомолов, конечно, потому Богомолов был и умён, и хитёр, и сложен, и сомневающийся; это именно человек, который не сомневался, а в какой-то момент осознал всю бездну, в которой он провёл жизнь. И этот большой, шестичастный, девятьсотстраничный роман – это самая внятная и самая глубокая эпитафия советскому человеку.Там есть поразительные герои, великолепные реплики. Читается он безотрывно. То, что он не стал таким бестселлером, как «В августе 1944-го», объясняется очень просто: время не то. Богомолов перетянул с его публикацией, не желая публиковать его при жизни. Но время этой книги ещё придёт. Придёт время, когда она, может быть, затмит «В августе 1944-го», потому что «В августе» – это просто прекрасный военный детектив, а «Жизнь моя» – это слепленный человек, попытка соревноваться с Богом, создать другого человека и описать через него трагедию поздней советской власти. Поэтому Богомолов остаётся ещё не прочитанным читателем. В порядке утешения можно сказать, что ни в одном российском магазине в ближайшее время вы не найдёте в свободной продаже ни «В августе 1944-го», ни «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?». Купить эти книги сразу после выхода стало невозможно, а это самый большой показатель успеха.

1974 год – мы говорим о главной книге Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Сам он не считал её главной, поскольку документальная литература, литература на жизненном опыте своём и своих современников казалась ему всё-таки менее важной, чем историческая эпопея «Красное колесо». Тем не менее «Архипелаг ГУЛАГ» гораздо более популярная в мире и, рискну сказать, более значительная книга Солженицына. Книга, которая своим названием ушла в язык. Книга, которая привела к созданию новой организации: во Франции появилась организация новых левых «Дети Солженицына», которые разочаровались в коммунистическом проекте. Трудно сказать, в какой степени «Архипелаг ГУЛАГ» фатален и неизбежен для любой коммунистической или социалистической системы. Братья Стругацкие сказали, что появление репрессивного аппарата большего, чем государственный, и тайной полиции большей, чем обычная полиция, – неизбежное следствие любого тоталитарного режима, а тоталитарным неизбежно становится любой марксистский режим. Правда это или нет, мы когда-нибудь узнаем, но вряд ли мы будем ставить для этого новые эксперименты, потому что эксперимент советский оказался слишком серьёзным, роковым, может быть, смертельным для страны.