Дмитрий Быков - Время изоляции, 1951–2000 гг.

Когда я читаю «Хатынскую повесть», я удивительным образом ловлю себя на совпадении ощущений с днём сегодняшним. После 1985 года, после 1991 года нам тоже казалось, что ничего не повторится, нам казалось, что все преступления разоблачены и всё зверство осталось в прошлом. Нет. Люди по-прежнему готовы это оправдывать, готовы нести цветы на могилу Сталина. Кто мог это себе представить в 1991 году? Кто мог представить, что они будут так себя вести сегодня: так радостно голосовать за мерзость, с таким наслаждением падать в обскурантизм, так радостно валяться в грязи, просто умиляясь собственному чавканью? Кто мог в это поверить? Никто.

Леонов говорил, что все ваши заветы и мысли должен высказывать отрицательный персонаж, чтобы в случае чего вы могли перевести стрелки. Адамович следовал этому совету: в «Хатынской повести» есть герой Бокий (по аналогии с Бокием-чекистом), который высказывает самые страшные мысли:

Тысячи писем шлют лейтенанту Уильяму Келли, который взял на себя национальное бремя убивать. А он драпируется, кокетничает: «Скажет мне большинство (вчера изъяснялись: «Фюрер скажет»!) убить целую страну – убью! Я всегда буду ставить волю Америки выше своей совести!» Заметьте разницу: Клод Изерли, участвовавший в убийстве Хиросимы, сам напрашивался в тюрьму, под суд, пока не спрятали «национального героя» в сумасшедший дом. Там война всё-таки против фашизма была! А этот только удивляется: «Убийство? Смешно! Вы же меня послали, я выполнял долг! Так какого чёрта!» – не смешите Келли.

Бокий с радостью подчёркивает, что для человека самое дорогое – это сбросить моральную ответственность, там об этом и ещё раз прямым текстом: «Нет ничего гаже, но и веселее – отходить под огнём, когда не убегаешь, нет, не гонят тебя, а сам должен уходить, по делу, по приказу ». Чтобы сказать такое в 1972 году, надо обладать большим мужеством. Но тогда же и Окуджава спел: « Как славно быть ни в чём не виноватым, / совсем простым солдатом, солдатом ». Для человека нет большей радости, как избавиться от моральной ответственности, как избавиться вообще от морали. Там, кстати говоря, Гайшун припоминает один эпизод, когда в Белоруссии на Нюрнбергском процессе показывали документальную пятнадцатиминутную пленку о зверствах немцев. Туда вошла ничтожно малая часть документов, но было сообщение о том, что два миллиона белорусов погибли – четвёртая часть населения. Каждый четвёртый из белорусов погиб на войне! И после этого сидят с одной стороны подсудимые, а с другой – журналисты и судьи: «после этого зажёгся свет в зале, люди, поднявшись, все повернулись и стали смотреть на главных убийц: пять минут, десять, пятнадцать… Молча смотрели на себе подобных, содеявших это». Этим ужасом пронизана вся «Хатынская повесть». И надо сказать, что история человечества после этого дала весьма мрачный ответ на вопрос о его перспективах. Войны продолжаются, человек с наслаждением оправдывает массовые репрессии и с ещё большим наслаждением совершает их. Государственная ложь – это непременная составляющая политики, а многие говорят, что Гитлер был прав, не говоря уже об антисемитизме, который возродился в полной мере. Адамович в 1972 году об этом предупредил. И всё, что остаётся сегодняшнему человеку, – перечитывать эту вещь и поражаться провидческой мощи этого обожжённого, полуослепшего человека. В общем, как сказал мне Андрей Макаревич в недавнем интервью: «Главным итогом своей жизни я считаю пересмотр своих представлений о человечестве в худшую сторону».

Впоследствии Адамович написал вместе с Даниилом Граниным «Блокадную книгу», создал потрясающий эпос о будущей мировой войне, очень многое сделал для публикации чужих мемуаров и множества опросов. Но он не принадлежит к числу людей, которых мы любим читать и перечитывать. Мы любим тех, кто даёт нам более утешительное представление о человеке.

В 1973 году самый таинственный советский писатель Владимир Богомолов заканчивает самый таинственный советский роман «В августе 1944-го». Это сложная история, и перед сложной задачей я стою. Хотя я знал Богомолова, не поверите, я с ним разговаривал один раз в гостях у критика Владимира Новикова, но я всё равно не могу сказать о нём ничего определённого и достоверного. И знаете, никто не может.

Есть распространённая версия, что настоящая фамилия Владимира Богомолова была Войтинский – да, действительно, он этого не отрицал; что на фронт он не сбегал, во время войны был в эвакуации, а позднее в психиатрической лечебнице – да, наверно, какие-то черты необычного, скажем так, поведения у Богомолова были: невероятная болезненная дотошность, придирчивость, манера дважды обводить каждое написанное от руки слово, сложная система защиты от посторонних, которой он себя окружил, невероятные вспышки бешенства, раздражения. Но всё-таки эта версия при всей своей привлекательности, – многие её высказывали, – наверно, неверна, потому что выдумать себе так дотошно и точно военную биографию, как выдумал её Богомолов, невозможно. Есть свидетельства, доказывающие, что Богомолов действительно сбежал на фронт ещё шестнадцатилетним, что он воевал, был смершевцем и всю жизнь тяготился виной за свою тогдашнюю деятельность – притом что его роман посвящён именно героизации СМЕРШа. СМЕРШ ведь занимался не только выявлением врагов народа, но и выявлением лазутчиков, шпионов, поиском вражеских передатчиков – это тоже всё было. Так что «В августе 1944-го» – роман довольно правдивый в этом отношении. По крайней мере, никто не сумел к нему подкопаться.