Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

«Эта парадигматическая ситуация соответствует трехступенчатой модели развития набоковского творчества…»

«Охотничья образность, опробованная в рассказе и вновь пущенная в ход в „Говори, память“, свидетельствует о том, какое большое значение Набоков придавал эпистолярному прошлому своих рассказов и мемуаров…»

«Здесь перед нами нечто большее, нежели совершенная работа памяти. И это большее – набоковская убежденность, что однажды наколдованное художественное открытие вечно пребудет на кончиках пальцев художника…»

Вот поэтому так трудно читать книгу Максима Д. Шраера. Тут наблюдательность, интуиция, начитанность нейтрализованы докторальной, претенциозной риторикой. Она усложняет простые вещи, но крайне упрощает сложные.

Например: несомненно, что Набоков помнил о чеховской «Даме с собачкой», сочиняя «Весну в Фиальте». Но вряд ли ситуация описывается предложением типа: «Набоков опять вступил в многоступенчатый диалог с Чеховым, диалог, который вылился в творческое перечитывание и переписывание „Дамы с собачкой“».

(Тут, между прочим, высказано главное теоретическое убеждение Максима Д. Шраера, главная рабочая аксиома этой книги: текст всегда порождается другим текстом и объясняется им.)

Увы, инструментарием для таких открытий наш исследователь не располагает. Что где-то в чеховском рассказе имеются слова «уже пахло осенью», а в набоковском – «пахнуло… бензином, осенним кленовым листом» – об этом, конечно, можно сочинить целую страницу. Что в именах героинь совпадают три из четырех букв (а равно и их произнесение) – тоже, наверное, удивительный факт – «фонетическое сходство», научно говоря! Но на уровне сюжета теоретик прямо теряет голову, и собственный его текст становится пародийным:

«Итак, в рассказах Чехова и Набокова фигурируют: обманутые мужья, иностранцы по происхождению (немец, австровенгр), русские жены (Анна, Нина) и их русские любовники (Гуров, Васенька). Однако, несмотря на параллели, легко заметить частичный обмен нарративных функций между Гуровым и Ниной. Более того, сам характер Нины напоминает Гурова, а характер Васеньки – Анну…»

Автор играет сам с собой в поддавки, причем увлекается настолько, что за полетом его мысли не уследить. Когда на одной и той же странице сказано, что «чеховский рассказчик даже и не пытается делать вид, что он всеведущ» и что «чеховский всеведущий повествователь претендует на полную осведомленность», – читатель сбивается. И даже сообщение, что «свободный непрямой дискурс» – это просто «free indirect discourse», почти не утешает. И рассказ Чехова неузнаваем: оказывается, его финал намекает на «перспективу совместного счастья Анны и Гурова». И рассказ Набокова не волшебный, как мне казалось, если хоть на секунду вместе с нарратологом предположить, будто ржавый ключ, валяющийся на площадке, – «отсылка к тютчевским строкам „Взрывая, возмутишь ключи! Питайся ими и молчи…“»

Это тоже излюбленный Максимом Д. Шраером ход – аллегорическое истолкование. Типа: что хотел сказать Пушкин образом Татьяны Лариной? Я не шучу. Вот, например: «Участники любовного треугольника в „Генрихе“ и в „Весне в Фиальте“ персонифицируют различные черты модернистской этики и эстетики, как ее понимал Бунин».

Вы, наверное, уже сами догадались, что рассказ Бунина «Генрих» написан в пику Набокову и восходит к «Весне в Фиальте». Действительно:

«В обоих рассказах любовные треугольники состоят из русских мужчин в Европе, русских женщин в Европе и европейцев – соперников главных героев. В обоих рассказах русские главные героини погибают от руки иностранных писателей-модернистов…»

И так далее, вплоть до того, что

«фамилия Глебова вполне может быть палиндромической анаграммой Блока: „блег-блок“; в позиции на конце слова звонкий „г“ совпадает по звуку с глухим „к“…»

Да, это, в сущности, важнейшая слабость Максима Д. Шраера: у него как будто нет чувства юмора. Или он его тщательно скрывает. И это как-то странно искажает логику. Что «Темные аллеи» сочинены из ревности, «вызванной дразнящими достижениями Набокова», чтобы «уравнять счет» и «упрочить свое положение в русской литературе», – ну, допустим. Но связь идей: «Он так никогда и не оправился от любви к Галине Кузнецовой» и – «Это требовало формы, которая увенчала бы всю карьеру Бунина-прозаика и позволила бы ему обратиться к вопросам, составлявшим суть его мировоззрения» – непостижима.

А вообще-то глава о Бунине – ценная. Автор описывает историю взаимоотношений Бунина и Набокова подробно и сообщает новые данные.