Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Отрадно и закономерно, что среди современных западных авторов в последнее время (под влиянием Брайана Бойда, Альфреда Аппеля, Стивена Яна Паркера, Геннадия Барабтарло и других) устанавливается наконец взвешенный взгляд на личность и убеждения Набокова; к примеру, следующее наблюдение американского философа Ричарда Рорти показывает, что представление о Набокове как о самозабвенном аристократе-эрудите, бездушном мастере головоломных задач и любителе литературных мистификаций указывает прежде всего на узко-утилитарный подход самих критиков такого толка:

Критики намекают на то, что Набоков был на самом деле Гарольдом Скимполем. Этот Скимполь, обаятельный эстет из «Холодного дома» Диккенса, из-за которого погибает мальчик Джо <���…> заявляет, что у детей и поэтов особые права. Жизнь всякого другого человека представляется ему поэзией, не важно, как сильно этот человек страдает. Ему кажется, что возможность предать Джо за пять фунтов <���…> – это чарующее стечение обстоятельств, прелестная маленькая поэма <���…> Из автобиографии Набокова со всей очевидностью явствует, что единственный страх, который угнетал его, это страх быть или стать жестоким по отношению к другому. Точнее, он опасался, что может просто не заметить , что станет причиной чьих-нибудь страданий [1017].

В церматтском интервью 1962 года Набоков заметил: «Некоторые мои персонажи, безусловно, омерзительны. Но меня это нисколько не беспокоит, они пребывают вне моего внутренного „я“, подобно тем мрачным горгульям на фасадах соборов – бесам и демонам, помещенным снаружи лишь с тем, чтобы показать, что их вышвырнули вон. В действительности, я мягкий пожилой джентльмен, который ненавидит жестокость» [1018].

Едва ли Рорти, делая свое тонкое наблюдение, был знаком с замечательным очерком отца Набокова о Диккенсе; тем более удивительно следующее совпадение. Вот как писал В. Д. Набоков за три четверти века до него:

<���…> Диккенс перестает быть юмористом, а становится бичующим сатириком, когда он обличает самодовольное лицемерие или торжествующее насилие. И вся общественная проповедь Диккенса, в конце концов, основана на одной идее: на борьбе во имя святости человеческой личности против тирании сильных над слабыми . <���…> Здесь мы видим, в чем была сила проповеди Диккенса. Она не была дидактической, она говорила всем понятными образами, и основные ее идеи не потеряли своего значения и теперь, несмотря на все глубокие изменения в социальных отношениях. <���…> И трагические стороны человеческой жизни, личной и общественной, «невидимые миру слезы», противоречие между требованиями морали и суровыми законами жизни, страдания пасынков этой жизни, невознаградимые и безысходные, – все это отразилось с потрясающей яркостью в творчестве великого писателя [1019].

Не к такому ли выводу, в сущности, приходишь, читая автора «Воззвания о помощи», и не о той ли гнусности торжествующего насилия сильного над слабым – особенно в отношении ребенка – он часто говорит в своих книгах, лекциях и интервью? [1020]Соавтор другого «Воззвания» (Выборгского), В. Д. Набоков своей сдержанностью производил на многих современников то же ложное впечатление заносчивости и замкнутости – и погиб, защищая от смертельной опасности русских эмигрантов, когда 28 марта 1922 года черносотенцы начали палить в Милюкова, выступавшего с лекцией «Америка и восстановление России» в берлинском зале филармонии [1021].

Надеждам на восстановление России и скорое возвращение домой (еще брезжащим в пьесе «Человек из СССР», 1927) сбыться не было суждено, но и перебравшись в Америку и перейдя на английский язык, то есть возведя изгнание в степень, Набоков не «отделил себя от своего сиринского прошлого и русской эмиграции» [1022], он продолжал поддерживать многолетние дружеские отношения с русскими эмигрантами, переписывался с Михаилом Карповичем, Владимиром Зензиновым, Марком Алдановым, Романом Гринбергом (который в середине 50-х годов отзывался о нем так: «Он робкий, стыдливый, излишне совестливый, неуместно скромный и, наконец, застенчивый человек» [1023]), Глебом Струве, Мстиславом Добужинским, Михаилом Чеховым и многими другими; сотрудничал с русскими эмигрантскими журналами в Америке – «Новым журналом», «Опытами» и «Воздушными путями». Не перестал он сочинять об эмиграции и эмигрантах, которым посвятил рассказы «Ассистент режиссера», «Что как-то раз в Аллепо…», «Знаки и знамения», а сверх того «Парижскую поэму» и два романа – «Пнин» (1957) и «Взгляни на арлекинов!» (1974). В последний раз подпись «В. В. Набоков-Сирин» появляется в 1965 году в четвертом номере «Воздушных путей».