Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Старая гипотеза Долинина о датировке рукописи продолжения «Дара» во многом основывается на его субъективном представлении о душевном состоянии Набокова в конце 1939-го – начале 1940 года. Психологически-биографический подход в свое время подвел немало исследователей, не подкреплявших свои предположения фактами, например (близко к нашему предмету), пушкиниста Ходасевича, применившего его к трактовке неоконченной «Русалки» как личной трагедии Пушкина, обрюхатившего и бросившего крепостную. В своих «Пагубах» Долинин в полной мере демонстрирует сущность этого подхода в духе «наивного биографизма»: «До сих пор считалось, – пишет Долинин, – что Набоков работал над ними (набросками продолжения «Дара». – А. Б. ) осенью 1939 года в Париже, вскоре после начала Второй мировой войны, а может быть, и чуть позже, зимой и весной 1940-го. С этим не спорил никто из исследователей, занимавшихся второй частью „Дара“, – не в последнюю очередь потому, что наброски выдают такое смятенное состояние духа, какое едва ли могло возникнуть у Набокова в другое время » (курсив мой. – А. Б. ). Разумеется, выдают на его субъективный взгляд , следовало бы прибавить Долинину. Здесь без всяких оснований подменяется то впечатление , какое Набоков стремился вызвать у своего читателя продолжения «Дара» самим состоянием Набокова во время его сочинения. Долинин совершает главную ошибку плохого читателя: отождествляет героя произведения с автором – несчастливого с Зиной Федора Годунова-Чердынцева с Набоковым – и отбрасывает тот факт, что его первый американский роман «Под знаком незаконнорожденных» написан в еще более мрачных тонах, чем наброски продолжения «Дара», – жестокая диктатура, смерть жены героя (столь же трагичная, как смерть Зины во второй части «Дара»), наконец, насильственная и страшная смерть его единственного сына. У Долинина выходит, что Набоков в начале 40-х годов в Америке мог сочинить такую страшную вещь, как «Незаконнорожденные», а сочинить тогда же и там же продолжение «Дара» он почему-то не мог.

Очень удобный избирательный подход применяется Долининым и к французскому штемпелю на обложке тетради. Мои аргументы со свидетельствами работы Набокова над продолжением «Дара» после отъезда из Франции не принимаются во внимание, но принимается только этот «цензурный штемпель», волшебным образом «избавивший» Долинина «от необходимости вступать» со мной «в скучную научную полемику» (отчего непременно скучную?). В своей статье я не предлагал нового описания самой «Розовой тетради», уже описанной Грейсон и Долининым, указав на их работы. Предложенная мною новая датировка рукописи основывается на новых источниках – письмах Набокова к жене, к Алданову, на его дневниковой записи от ноября 1964 года, штемпель же подтверждает лишь то, что давно известно: эта школьная тетрадка была куплена вместе с другими во Франции до отъезда в Америку. Грейсон ее так и называет: «Le Cahier Rose». В тонких школьных тетрадях, как указывает Бойд, Набоков в Париже писал свои английские лекции по русской литературе, рассчитывая на место преподавателя в Лидсе (см. также письмо Набокова к Карповичу от 20 апреля 1940 года). Когда с Лидсом не вышло, он увез их с собой в Америку, и неизвестно, имелся ли какой-либо рукописный текст в этой именно тетрадке , лежавшей в бумагах Набокова среди других, или нет. Во-первых, штемпель стоит на обложке, а не внутри тетради, на тексте , что не дает нам оснований утверждать, что французский чиновник вообще открывал ее (а если бы там был наш текст и этот чиновник прочел черновик, то он стал бы первым и лучшим текстологом Набокова!); во-вторых, с осени 1939 года (а Набоков покинул Францию в мае 1940 года) на подлежащие цензурной проверке материалы ставились надписи: «écrit en russe» (благодарю за это указание Манфреда Шрубу), чтобы цензор знал, что текст написан не на украинском или сербском языке, и пригласил соответствующего специалиста, – и такой надписи на нашей тетрадке нет; в-третьих, сам Набоков в «Других берегах», ничего не говоря о цензуре своих рукописей , пишет, что этот штемпель стоит и на «всех книгах», вывезенных им из Франции [729], и непонятно, на чем основано утверждение Долинина, что этот штемпель удостоверял, что в «письменных материалах» (не в печатных?) «не содержится секретная информация» [730], и почему, если так, он отсутствует на письмах и других многочисленных бумагах Набокова 30-х годов? Можно ли в таком случае назвать «апофеозом дилетантизма», к примеру, отнесение Долининым рукописи «Второго приложения к „Дару“» к 1939 года на том основании, что на ней нет этого штемпеля, а значит, она не прошла французский «цензурный контроль» на предмет содержания «секретных материалов» и, стало быть, «с полной вероятностью» была написана уже в Америке?