Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Вместе с тем у неспециалиста, читающего «Пагубы» Долинина, может сложиться ложное впечатление, что текстология произведений Набокова есть нечто хорошо изученное и описанное и только «дилетанты» не желают припасть к источнику знаний, добытых «опытными наставниками». На самом деле не только не существует никакого упорядоченного или хотя бы полного свода текстологических проблем корпуса рукописей и автографов Набокова, но и сам этот корпус, в отличие, например, от пушкинского, еще только находится в процессе разбора . Мы не можем сказать относительно Набокова того, что сказал в свое время Н. В. Измайлов относительно текстологии Пушкина: «В процессе изучения рукописей Пушкина за многие десятилетия вырабатывались теоретически и проверялись на практике методы исследования, анализа и публикации автографов, приемы „доведения“ рукописи до читателя» [739]. До недавнего времени доступ исследователей к двум главным архивам Набокова (в Нью-Йорке и Вашингтоне) был строго ограничен; точного описания имеющихся материалов с хотя бы приблизительными датировками попросту не существовало; найденные тексты приходилось переписывать от руки казенным карандашом, отделяя одни материалы от других и совершая текстологическую работу на ходу, тут же, в архиве, в невозможно сжатые сроки; копировать отдельные материалы разрешалось лишь с письменного согласия правообладателей. До сего дня продолжается работа по поиску в других архивах автографов и материалов Набокова, сочинявшего на трех языках и пользовавшегося как дореформенной, так и пореформенной русской орфографией и несколькими методами транслитерации [740]. Поэтому Долинин и не называет никаких имен специалистов-текстологов, изучающих Набокова, он умалчивает и о том, кого он подразумевает под «людьми, хорошо понимающими, как надо работать с рукописями» и которые «раньше занимались» архивами Набокова. Надеюсь, Долинин не может полагать, будто читатель решит, что он здесь подразумевает самого себя, поскольку нетрудно убедиться в том, что сам Долинин-публикатор не может служить образцом такого специалиста.

Exempli gratia. В крайне небрежной публикации доклада «Несколько слов об убожестве советской беллетристики и попытка установить причины оного» Долинин вместо честного указания «нрзб.» или предложения конъектуры с вопросительным знаком, без всяких оговорок отбрасывает трудные слова или совершает произвольные замены, например, у Долинина: «я к советской литературе и не прикоснусь, ибо такую скуку, которую я испытал…», у Набокова: «я к советской литературе и не прикоснусь – ибо такой насмешливой скуки, которую я испытал…» [741]. Вопреки одному из главных принципов текстологии, требующему называть вновь публикуемое произведение по последнему авторскому названию, он озаглавил напечатанное им в 2001 году «Второе приложение к „Дару“» «Вторым добавлением», по более раннему, измененному позднее Набоковым названию. И сам текст «Второго приложения», имеющего огромное преимущество в сравнении с рукописью продолжения «Дара», поскольку сохранилось пять последовательных машинописных страниц этого произведения и его полная правленая рукопись, прочитан и восстановлен Долининым отнюдь не безупречно. Я насчитал у него свыше тридцати погрешностей разного рода и ряд грубых ошибок (попавших, увы, и в английский перевод этого сочинения, сделанный по тексту Долинина [742]). «Ума не приложу», как Долинин «умудрился» пропустить в действительно хорошо читаемом предложении «Этим страшным понижением науки „высокого любопытства“» слово «науки»? Или в другом месте: у Долинина «Le glorieux chef-d’oeuvre du grand maître des…», а у Набокова «Le glorieux chef-d’oeuvre du grand maître de l’ordre des…» [743]). Несколько произвольных замен: «приводился дополнительный список», у Набокова «приводилось дополнение или список»; бабочка «пиротоя» – pyrothoe – стала у Долинина не существующей в природе «пиратой»; у Набокова «присела на лист ожины», у Долинина – «на лист осины», ежевичный куст заменен на дерево, и т. д. и т. п.

Мне было бы нетрудно разбранить эту публикацию Долинина и его недостаточные комментарии, в которых он называет архипелаг Новая Земля «островом», не сообщает, что за мотылек упомянут Аристотелем и где именно (не «гениол», как неверно прочитал Долинин, а «гепиол», см. «Историю животных» Аристотеля), не исправляет неточность Набокова, полагавшего, что Стагирит различал лишь этого «гепиола» и «капустного мотылька» [744], сообщает, что годы жизни известного немецкого зоолога Курта Ламперта (1859–1918), издававшегося и в России, «не установлены», называет крупнейшего собирателя и знатока бабочек Кавказа, почетного президента Русского энтомологического общества, редактора многотомного энтомологического научного издания великого князя Николая Михайловича «энтомологом-любителем»; указать на то, что ему следовало обратиться за консультациями перед публикацией этой рукописи к экспертам по лепидоптере и что он явно поспешил с ней, не предпослав ей ни собственного исследования, ни текстологических пояснений, не говоря уже о воспроизведении вычеркнутых Набоковым мест, любопытных вариантов и пометок (упущено, к примеру, очень важное нотабене относительно Шарля Нодье на 5-й странице рукописи – одно из связующих пушкинских звеньев между «Вторым приложением» и «Розовой тетрадью») [745]. Ограничусь лишь этими несколькими примерами, прекрасно зная и о тех трудностях, о которых я уже сказал относительно состояния набоковской текстологии и рукописей, и о тех почти сверхчеловеческих требованиях, которые предъявляет подобного рода работа к публикатору, и о тех удачных прочтениях Долининым трудных мест, которых немало в этом «Втором приложении».