Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

«Tout ce que tu veux», – ответила она ловко и спокойно, posément [683]. «Tiens! [684]– воскликнула она, очень довольная. – Тот же двенадцатый номер!» Гнилая горничиха [685].

Как бы умножить ее? Отраженьями, переходами [686]. Длить и откладывать [687]. «Торопит миг…» – тем торопит, что – пятистопная среди александрийских [688]. Предоставив хлопотам ее холодных пальчиков свое бремя, свое сиротство, он почувствовал, что это опасно, сейчас все потеряет, и молча перешел к другому. Там у нее был небольшой желтоватый синяк, и сызнова подступило… Призма, призма, умножь! Не зная, как быть, ладонью низко пригнул ее маленькую голову с щелочками в мочках [689]невинных ушей и серьезными, с рассеянными [sic] глазами, вручил то, что было сейчас жизнью, искусным [690]устам, раскрывавшимся с задержкой [691], но опять забродило [692], и пришлось прервать.

«Я обожаю тебя», – произнес он вслух, безнадежно. Медленно поцеловал ее в нагретые губы.

«Mais toi aussi, je te trouve très gentil» [693], – снисходительно-дружески [694](и, вероятно, думает, который час или перестал ли дождь, – и в этом-то ее безнадежном отсутствии весь смысл моего блаженства). Медлить у двер[и] и чувствовать, что онотам, мое невероятное совершенство – стучаться и наконец войти – и, кончено, – магический обман, – мгновенно оказываешь[ся] опять снаружи. Все равно. Переступлю.

«J’aime l’épée [695]qui brille, le poisson qui frétille et le petit ventre de ma gentille» [696]. (Откуда? Сережа Боткин [697]любил повторять.)

«В среду, там же».

«Oui, si tu veux, ça me va…» [698]

«Но ты наверноепридешь?»

Она ответила, что никогда не подкладывает никаких кроликов, а на другой день [699], страшно рано, Зина из своей лазури [700]позвонила по телефону, что завтра едет такой-то в Ниццу на автомобиле, и чтобы он приехал вместе, и он приехал вместе, и [2 – нрзб . ] между Rieux и Boujou [701]думал, что вот она пришла, и ждет – и не заразился ли [702].

Встречи с (воображаемым) Фальтером. Почти дознался. Затем:

Вышел вместе с Зиной, расстался с ней на углу (шла к родителям), зашел купить папиросы (русские шоферы играют, стоя у прилавка, в поставляемые кабаком кости), вернулся домой, увидел спину жилицы, уходящей по улице, у телефона нашел записку: только что звонили из полиции (на такой-то улице), просят немедленно явиться [704], вспомнил драку на улице (с пьяным литератором) на прошлой неделе и немедленно пошел. Там на кожаном диване, завернутая в простыню (откуда у них простыня?) лежала мертвая Зина. За эти десять минут она успела сойти [705]с автобуса прямо под автомобиль. Тут же малознакомая дама, случайно бывшая на том автобусе. Теперь в вульгарной роли утешительницы. Отделался от нее на углу. Ходил, сидел в скверах [706]. Пошел к одним, там нич[ег]о не знали. Посидел. Пошел к Ѳ [707], посидел; когда оказалось, что уже знают, ушел. Пошел домой к сестре, не застал, встретил ее потом внизу. Пошел с ней домой за вещами (главным образом хотел избежать тестя и тещу). Поехал к ней, у нее ночевал в одной постели. (Чепуха с деньгами.) Рано утром уехал на юг. Ее нет, ничего не хочу знать, никаких похорон, некого хоронить, ее нет.

В St. [708](придумать. Смесь Fréjus и Cannes. Или просто Mentone [709]?) бродил и томился. Как-то (дней через пять) встретил Музу Благовещенскую (или Благово? [710]). Зимой что-то быстрое и соблазнительное – но ничего особенного – минутное обаяние – ни в чем не откажет – было ясно. Тут сидела в пляжном полуплатье с другими в кафе. Сразу оставила их – и к нему. Долго не говорила, что знает (из газеты), а он гадал, знает ли? Сонно, мерзко. У меня в пансионе есть свободная комната [711]. Потом лежали на солнце. Отвращение и нежность. Ледяная весна, мимозы. Потом стало вдруг тепло (сколько – неделю <���—> длилась эта связь – и стыдно, и все равно вся жизнь к чорту), случайно в роще увидел С.[allophrys] avis, о которой так в детстве мечтал [712]. Страстный наплыв [713]. Все лето, совершенно один (муза [714]занималась сыском [715]), провел в Moulinet [716]. 1939. Осенью «грянула война», он вернулся в Париж. Конец всему, «трагедия русского писателя». А погодя…

Последние страницы: к нему зашел Кащеев [717](тот, с которым все не мог поговорить в «Даре» – два воображенных разговора, теперь третий – реальный). Между тем, завыли сирены, мифологические звуки. Говорили и мало обратили внимания.

Г.<���одунов-Чердынцев>: «Меня всегда мучил оборванный хвост [718]„Русалки“, это повисшее в воздухе опереточное восклицание: „Откуда ты, прекрасное дитя[?]“ [„А-а! Что я вижу…“ – как ласково и похабно тянул Х, вполпьяна, завидя хорошенькую. ] [719]Я продолжил и закончил, чтобы отделаться от этого раздражения».