Дмитрий Быков - Советская литература - мифы и соблазны [litres]

жизнь не погибнет.

Маршак поражал Твардовского больше всего тем, что всякий раз, как Твардовский к нему заходил, начинал читать стихи. И если Твардовский не слушал, Маршак страшно обижался. Он очень гордился знаменитой карикатурой Кукрыниксов «Маршак Советского Союза» – понятно, на чем основан каламбур, – подаренной ему на семидесятипятилетие. Он страшно гордился тем, что его узнают шоферы на улице. Он показывал бесконечно письма, пришедшие ему из Англии, и миллионы писем от детей. Он был тщеславен, это Твардовского раздражало, но когда он умер, Твардовский записал в дневнике: «Как будто ушло последнее, что связывало меня с литературой».

Чуковский, который его и любил, и ненавидел, и ревновал профессионально, получил от Маршака прекрасный подарок:

Но и Чуковский был временами от тщеславия Маршака в ужасе:

…маленький, сморщенный, весь обглоданный болезнью. Но пышет энергией. Не успел я сесть, как он стал говорить о себе со страшной силой самовосхищения.

А вместе с тем в дневнике своем, всегда поразительно объективном, Чуковский записывал:

Лида и Фрида Вигдорова хлопочут сейчас о судьбе ленинградского поэта Иосифа Бродского, которого в Л-де травит группа бездарных поэтов, именующих себя «руссистами». Его должны завтра судить за бытовое разложение. Лида и Фрида выработали целый ряд мер, которые должны быть приняты нами, Маршаком и Чуковским, чтобы приостановить этот суд. Маршак охотно включился в эту борьбу за несчастного поэта. Звонит по телефонам, хлопочет. <���…> …и вдруг сказал совсем простым голосом: «Мне плохо» – и сомлел. <���…> …мы вызвали врача, открыли фрамугу окна, и через неск. минут он отошел. «А я думал, что умираю», – очень просто сказал он. <���…> Маршак, едва очнулся, сказал: «Звоните Лиде об Иосифе Бродском».

И вот, когда мы читаем:

понятно, что мироощущение старика, мироощущение умирающего тут схвачено очень точно. Но как светло, легко и почти празднично об этом сказано. Человек собирается в путешествие. И от этого веет такой же гармонией, как и от всего, что он делал.

Вот еще пример классического, чистого Маршака, такого «маршакизма», возведенного в куб:

Ну, это дикий трюизм, сколько уже народу писало про кактус, на котором расцвел нежный цветок, или про грубый ствол, на котором расцвел нежный листок. Но вот приходит Маршак, и все преображается. Хотя преображается в направлении детском. Преображается в сторону идиллии. Но это тоже важно. Мы так привыкли к грубому, крикливому, страшному, что должен быть хоть кто-то (тут я ссылаюсь на Матвееву, любимую ученицу Маршака, который ей сказал: «Голубчик, не теряйте вашу звонкость»), о ком Матвеева сказала:

Ну хоть кому-то должно быть хорошо! И Маршак – единственный русский поэт двадцатого века, много нахлебавшийся, чуть не посаженный в 1937-м, уехавший в Москву вовремя, травимый периодически, – умудряется вот эту прелесть и уют жизни до нас донести.

Не могу не сказать пару слов уже под занавес о поэтической сатире Маршака, которая тоже очень запоминалась и в которой звучала абсолютно детская уверенность, что все будет хорошо. Кстати говоря, вторую свою Сталинскую премию в 1942 году Маршак получил за гениальную свою политическую сатиру.

Маршак и Эренбург, два великих формотворца, оказались в начале 1940-х годов очень востребованными. Маршак был не меньше востребован, чем Чуковский, и уж конечно не меньше, чем Твардовский, потому что он умеет дать формулу, поэтическую и политическую формулу. Одно название, например, чего стоит: «Юный Фриц, или Экзамен на аттестат “зверости”».