Дмитрий Быков - Советская литература - мифы и соблазны [litres]

Ну что в этом желании плохого, кроме того, что оно очень плохо выражено? Нет, Маяковский взрывается криком:

И тут же пишет:

Не можем мы успокоиться. Никогда не будем любить девушек в жакетках:

Всё, что называется нормальной жизнью, всё, ради чего пролетарий делал революцию, представляется ему чем-то омерзительным и глубоко враждебным.

До какой степени он себя переломал к концу, до какой степени себя довел, на какие компромиссы вынужден был идти, доказывает нам чудовищное стихотворение «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру» (1928):

Из чистоты, из горячей воды выводить апологию советской власти?.. Советская власть была прекрасна тем, что:

И высшая форма любви – это:

Это любовь в полной нищете:

Вот это нормально, это прекрасно, это мы строим что-то такое похожее на мировой коммунизм. И рядом с «Рассказом литейщика Ивана Козырева», который омещанился, помещается совсем другое стихотворение – «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка» (1929). Вот где настоящий герой Маяковского:

(Окуджава, который ненавидел это стихотворение, всегда читал: «Через четыре года здесь будет голый зад».) Но трагедия-то в том, что для Маяковского это совершенно нормально:

И эта телега везет их в коммунизм, а не в мещанский быт.

Эта ненависть Маяковского к быту – сегодня ровно то, что нам нужно, слишком уж мы отождествили жизнь с комфортом. Прочтешь в «Мистерии-буфф»:

И уже хочется прогнать их с этого дивана, хочется понять, что безопасность собственного зада, бесконечно расширившегося, всё-таки не есть высшая ценность мироздания. Сейчас, среди и не военного, и не коммунизма, а среди того, чему уже названия никакого нет, прочитать «Про это» бывает очень полезным. Потому что «Про это» – это не про любовь («Имя / этой / теме:……!»). Это про жизнь, где любовь становится служанкой «замужеств, / похоти, / хлебов». Это про то, что всё вошло в колею, полную застоявшейся воды.

Вечный вопрос, как Маяковский относился к революции. Он относился к ней как всякий невротик – как к обстоятельству, которое радикально меняет невыносимую жизнь. Маркса он не читал, хотя сказал:

Он тут проговорился: Маркс не был для него окном в мир, и марксистом он никаким не был. Это довольно убедительно доказывается в книжке Георгия Шенгели «Маяковский во весь рост». Эта подловатенькая книжечка написана именно тогда, когда по Маяковскому стало можно бить, – в 1927 году, и Маяковский очень четко понял почему: он оказался под ударом как напоминание о том, что со строительством нового мира ничего не вышло. Он бегает со своими славословиями Октябрю, он ездит по всей стране, рассказывая, как это было прекрасно, он бронзой, фанфарами, мощью голоса, чем угодно воспевает это прекрасное время – тогда как вся страна во главе с властью старается об этом забыть.