Ирина Серебренникова: И снова о классике. Эссе

Берега Тавриды, увиденные Онегиным во время путешествия, рисуют воображению автора (именно автора, а не его героя) сцены самопожертвования Ореста – потомка Атрея (Атрида) и его друга Пилада. Юноши попали в страну тавров, и, по местным обычаям, один из них должен был быть принесен в жертву богине охоты Артемиде. Каждый из друзей, желая спасти другого, предлагал в жертву себя, и только заступничество сестры Ореста Ифигении, жрицы Артемиды, спасло им жизнь.

Именно сам автор слушает «немолчный шепот» морской богини Нереиды. Он вспоминает грозного Митридата, последнего Понтийского царя, побежденного римским полководцем Помпеем; Митридата, который не вынес горечи поражения и здесь, на берегах Тавриды, покончил жизнь самоубийством.

Совсем другие чувства вызывает у поэта русская деревня. Среди полей и лугов он понимает, что

…рожден для жизни мирной.

Для деревенской тишины.

Огромный сад представляется ему приютом задумчивых лесных божеств дриад; он бродит над пустынным озером, сам себе предписав ничегонеделанье (far niente). Но утверждая: «Летучей славы не ловлю», поэт, может быть, невольно обманывает себя. Позднее он замечает:

Без неприметного следа

Мне было б грустно мир оставить

и надеется, что сложенная им строка не потонет в Лете-реке забвения, которая поглощает стихи бездарных поэтов.

Вряд ли автор действительно мог иметь подобные опасения. Просто годы берут свое – приближается полдень жизни. Если ранее он объявил себя врагом Гимена, покровителя брака, поскольку

В домашней жизни зрим один

Ряд утомительных картин,

то к тридцати годам его идеал меняется:

Мой идеал теперь – хозяйка,

Мои желания – покой,

Да щей горшок, да сам большой.

Прощание с юностью – прощание с аллегорическим поэтически условным миром, с классицистическим каноном.

«Я классицизму отдал честь!

Хоть поздно, а вступленье есть», —

заканчивает поэт седьмую главу романа.

Если автор романа – «истинный эллин», принимающий жизнь во всем ее многообразии и радующийся этому многообразию, то главный герой Евгений Онегин – полная ему противоположность. Этот баловень судьбы,

Всевышней волею Зевеса

Наследник всех своих родных,

берет от жизни все, что она предлагает ему, и хандрит от пресыщенности и безделья. Крылатая фраза, злободневная до сего времени:

Мы все учились понемногу

Чему-нибудь и как-нибудь —

отражает степень образованности героя романа, который, не утруждая себя серьезным изучением наук, «коснулся до всего слегка». Немного латыни – ровно столько, чтобы разобрать эпиграф и поставить в конце письма «vale» (будь здоров). Пикантные эпизоды из жизни известных деятелей прошлого, начиная с легендарного основателя Рима. Два стиха из поэмы Вергилия «Энеида». Имена легендарного создателя «Илиады» Гомера и греческого идиллического поэта Феокрита, которых при случае можно «побранить», или римского сатирика Ювенала – о нем уместнее «потолковать».

Вполне достаточно, чтобы прослыть в свете умным и образованным молодым человеком!

Зато сколько сил отдано изучению «науки страсти нежной», воспетой Овидием Назоном в поэмах «Наука любви» и «Лекарство от любви»; сколько внимания уделяется собственной внешности, сколько ухищрений, чтобы стать подобным

…ветреной Венере,

Когда, надев мужской наряд,

Богиня едет в маскарад.

Автор не единожды подчеркивает разность между собой и своим героем. Театр, этот храм искусств для поэта, для Онегина – место, где нужно появляться, потому что в свете модно быть «почетным гражданином кулис» и считается хорошим тоном обшикать героинь трагедий Федру и Клеопатру.

Для поэта сцена – волшебный край, балет —

…русской Терпсихоры

Душой исполненный полет.

Реакция Онегина на балетные представление прямо противоположна:

Балеты долго я терпел,

Но и Дидло мне надоел.

Пушкин любит деревню, называет ее «прелестным уголком», где

…друг невинных наслаждений

Благословить бы небо мог.

Онегин уже на третий день понимает,

Что и в деревне скука та же,

Хоть нет ни улиц, ни дворцов,

Ни карт, ни балов, ни стихов.

Жизненный опыт только добавляет скептицизма и углубляет равнодушие к окружающему и окружающим. От скуки – дружба с Ленским, от скуки – визит к Лариным. Как небрежно, свысока сказано:

Ах, слушай, Ленский, да нельзя ль

Увидеть мне Филлиду эту,

Предмет и мыслей, и пера,

И слез, и рифм et cetera…