Валерий Валерий Мерлин - Гурманы невидимого - от Собачьего сердца к Лошадиному супу

Можно сравнить это с позицией Жижека: если возвышенный объект идеологии — пустое место, то и волноваться нечего: продолжайте наслаждаться идеологией, enjoy your symptom — с той разницей, что угощение Сорокина щедрее: он предлагает не наслаждаться несуществующим, а жрать небывалое: жрать мысли о вечности, жрать непостижимость грядущего, жрать нечеловеческую мощь до-минорной прелюдии Баха, или, продолжая этот ряд: жрать невыносимую невозможность желания Другого, жрать молчаливый голос Бытия, жрать неслыханную разницу Письма. Жрать именно потому, что небывалое недоступно для питания: Небывалое — самый крупный кусок Питания.

В сказке Афанасьева медведь угощает гостей:

«Посадил их за стол, наклал им каши и говорит: „Кушайте, хорошие-пригожие! Которая есть не будет, тое замуж возьму“. Все девки кашу едят, одна Репка не ест. Медведь отпустил девок домой, а Репку у себя оставил»

Медведь угощает и одновременно запрещает есть. Дело, очевидно, в том, что пища, которой он угощает, запретна для питания. Медвежья пища не может быть пищей человека, хотя бы потому, что пищей медведя может быть человек. Человеку запрещено питаться мясом тотемического животного, поэтому, нарушая пищевой запрет, съедая несъедобное, человек инкорпорирует тело тотема (по гипотезе Леви-Строса, «тотем» — это и есть обозначение пищевого запрета: тотем — это несъедобное не то).

Медведь в русском фольклоре — отказник питания: он питается только тем, что спрятано или отсутствует. Пищу медведя отделяют, оставляя ему несъедобные вершки или невидимые корешки [там же: 23-34]. Медведя обманывают, посылая с невидимым за спиной в деревню. У медведя крадут лапу, лишая его зимнего питания [там же: 57]. С медведем играют в жмурки [Богданов 2001: 149]. При встрече с медведем, чтобы он не тронул, женщина должна показать ему грудь [Гура 1997: 114]: женщина показывает медведю скрытое от глаз Питание — угощает невидимым, запрещая тем самым трогать видимое.

Этой логике, по-видимому, подчиняется пушкинский сон Татьяны: смысл сна в том, что Татьяна осталась не съеденной, ей не хватило материи сна, чтобы быть съеденной. Чтобы медведь не тронул, нужно ему показаться. Татьяна осталась несъеденной, потому что она оказалась увиденной — ей помешало быть съеденной ее тело.

Медведь ведает невидимым, к медведю приходят, чтобы раздобыть неведомое. Дед и бабка крадут у медведя лапу, потому что у них нет детей. Им не хватает ребенка так же, как медведю отрезанной лапы. Репная ботва — медвежье лакомство, но и Репка возвращается от медведя угостившись: «Старик и старуха обрадовались, что она нашлась: живут они месяц, другой и третий, а на четвертый Репка родила сына».

Репка вернулась домой с полной торбой: она «напекла пирожков», разбогатела Невидимым. Ольга возвращается к Бурмистрову, когда у нее появилось свое желание: «Оля ушла из института и захотела иметь ребенка».

В жизни Ольги происходят разные события, и в то время, как Бурмистров невидимо богатеет, Ольга постоянно богатеет Невидимым и пробует Неведомое:

«Прошел год. Оля перешла на третий курс Гнесинского института … разучила концерт Моцарта, хорошо сыграла квартетом на институтском конкурсе, прочитала набоковскую „Лолиту“, попробовала анашу и анальный секс»

Квартира на Цветном бульваре играет в жизни героини роль закрытого распределителя. Это место, в котором сосредоточено все мыслимое и немыслимое богатство жизни, где можно достать все, откуда можно принести то-не-знаю-что. Логично предположить, что именно отсюда родители приносят детей.

Если присмотреться, можно увидеть, что квартира Бурмистрова — лесная избушка, где накрыт стол. Входя в квартиру, Ольга видит «все тот же стол, сервированный на одного». Бурмистров, вообще говоря, медведь — Barmeister, бурый мишка (ср. замещающие обозначения медведя в славянском фольклоре — барин, воевода, бурмило [Гура 1997: 173]). Но и сказочный медведь — это бурмистр: заведующий хозяйством, косматый лакей, снабженец, официант — фигура одновременно незаметная и незаменимая (вспомним, что невидимый жених Психеи в сказке Апулея — это тоже провайдер питания).

Лесная избушка — Дом Питания. От питания в лесной избушке нельзя уклониться, поскольку пища приготовлена, то есть предназначена для питания, и в то же время к пище нельзя прикоснуться, потому что пища готова, то есть, выражаясь по-бахтински, «принадлежит завершающему кругозору автора»: пища принадлежит глазу. Единственный способ питаться этой пищей — питаться, не касаясь ее, то есть из чужих рук, или же попробовать маленький (невидимый) кусочек пищи — съесть одно невидимое и не трогать видимого (поэтому, переходя на кормление Невидимым, Бурмистров начинает измельчать пищу).