Като Ломб - Как я изучаю языки

К «богатым» языкам нередко причисляют немецкий. И все же в нем нет специальных слов для обозначения «умения» и «способности», точнее говоря, для разделения этих понятий, и есть только один глагол для выражения и того, и другого «können». Но, конечно же, это не аргумент, как не является аргументом наличие во французском, русском и польском лексического разделения этих понятий: «je sais écrire», «умею писать», «umiem pisać» и соответственно «je peux écrire», «могу писать», «moge pisać». Разница в значениях французских «savoir» и «pouvoir» сделала возможным выражение «Si jeunesse savait, si vieillesse pouvait» (О если бы молодость знала, а старость могла).

Для выражения возможности, зависящей от разрешения, в английском есть специальный глагол «may». Это он подсказал остроумному Б. Шоу ответ на просьбу посредственного переводчика разрешить ему взяться за перевод одной из пьес великого драматурга: «You may, but you can’t». По-венгерски (и по-русски тоже) это возможно передать только таким грубым переводом, как «можете, но вы на это неспособны».

Вспомогательные глаголы, о которых шла речь выше, навеяли мне мысль о языке, который так часто обсуждают в наши дни, – о языке молодежи, о специфических словах и оборотах, которыми молодежь пользуется. Одни при этом ругаются, другие удивляются изобретательности и выразительности этого языка. Я принадлежу к последним…

Клара Сёллёши, наша именитая переводчица русской и немецкой литературы, заметила как-то, сколько труда доставил ей перевод одного предложения из романа Томаса Манна «Волшебная гора». Как жаль, пишет Манн, что все чувства – от самого высокого духовного влечения до телесного вожделения – приходится выражать одним-единственным словом «Liebe» (любовь). В венгерском переводе такое сожаление теряет смысл (если не вставлять немецкого слова), ибо для обозначения духовной любви (к родине, матери, близким, друзьям и т.п.) и любви к женщине как физического влечения в венгерском языке есть два разных, хотя и одинаковых по корню слова: «szeretet» и «szerelem». Именно это и поставило в тупик замечательную переводчицу.

– Мама, что значит «tb»?

– Зависит, сынок, от того, что ты читаешь. Может быть «tiszteletbeli» (почетный [член общества]). В спортивной газете, возможно, означает «Testnevelési Bizottság» (комитет по физкультуре и спорту), а в медицинской статье – «туберкулез». В каком-нибудь историческом тексте не исключено, что «táblabiró» (член апелляционного суда).

Этот пример, который может показаться крайностью, взят тем не менее из жизни. Из него следует вывод, что слова, так же как и всевозможные сокращения, нельзя рассматривать вне их связи с другими словами. Понять и заучить их можно только из контекста.

Слово это мы употребляем довольно часто как в прямом, так и в переносном смысле. Но, может быть, мало кому известна его этимология. Латинское слово «contextum» означает «сотканный, сплетенный, связанный». Его исходный смысл интересно знать потому, что всякий текст – будь то письменный или устный – представляет собою, по сути дела, сплетение . Из него можно изъять какое-либо слово или выражение, но, изолированные, они будут представлять целое лишь в той же мере, в какой представляет цепь одно ее звено или вышитый узор – пара ниток. Нити сплетаются, закрепляют друг друга, подчеркивают цвет друг друга и вместе образуют гармонию красок, формы, крепкую ткань.

Вероятно, всем, кто изучал хоть один иностранный язык, знакомо ощущение, какое испытываешь, когда впервые за много лет оказываешься вынужден на этом языке заговорить. Со скрипом вращаются колесики мышления, и в досаде разводишь руками: знал, помнил, но забыл. В голову не приходят простейшие слова. И вытеснили их, как мне кажется, в таких случаях не соответствующие слова родного языка, а слова другого языка, которым сейчас живешь, на котором читаешь, разговариваешь. И вот спустя 10-20 минут негодования на свою память и удивления – «Надо же, так хорошо знал и забыл!» – слова и формы потихоньку начинают восстанавливаться. Выплывают на поверхность существительные, годами пылившиеся на кладе памяти, к ним сами собой начинают прилипать определения и правильно спряженные глаголы. Партнер по беседе удивляется, а ты про себя торжествуешь: «До склероза пока еще очень далеко, да и сам я вроде не такой уж и тупица, как перед этим только что себя честил». А дело в том, что начался процесс, который в будничных ситуациях редко осознается, но присущ человеческому восприятию вообще, – процесс ассоциирования. Слова и выражения, воспринятые, усвоенные в определенной смысловой связи, а через смысловую – и в связи формально-грамматической, то есть в контексте , – начали проявлять свою гравитационную силу, стали как бы сами становиться на свои места.