Валерий Пестерев - Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия

Robbe-Grillet A. L'année dernière à Marienbad. — P. 17—18.

«Если это вызывающее тревогу иносказательное произведение (в котором видят также символический образ притягательной силы гитлеризма), — резюмирует Б. Лортолари критические суждения о «Парфюмере», — обрело миллионы читателей, то, бесспорно, благодаря необыкновенному таланту автора и его чрезвычайно оригинальному ракурсу трактовки универсальной темы: стремления к любви и, возможно, в особенности актуальной — проблемы одиночества личности» (Dictionnaire universel des littératures: En 3 vol. / Sous la dir. de B. Didier. — V. 3. — P., 1994. — P. 3667.

Шеллинг Ф.В.Й. Философия искусства. — М., 1966. — С. 106.

Беседы с Альфредом Шнитке. — М., 1994. — С. 161.

Нельзя не принимать во внимание, что и роман Зюскинда, и образ Гренуя в критике последних лет часто интерпретируются в духе постмордернистского миропонимания и эстетики. Так, В. Фризен в статье «"Книга для всех, или Прометеев яд". "Аромат" П. Зюскинда», определяя двойственность — «двойное кодирование» — этого романа, принадлежащего одновременно и поп-арту, и элитарному искусству (с. 785), относит «Парфюмера» к произведениям «постмодернистского» эстетизма (с. 761). См.: Frizen W. Das gute Buch für jedermann oder Verus Prometheus. Patrick Süskinds Das Parfum // Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte. — 1994. — Jahrgang 68, Heft 4. — S. 757—786. Определенную значимость в этом смысле имеет и точка зрения Д.В. Затонского. Полагая, что «Парфюмер» воплощает постмодернистскую «синкретическую неразбериху всех стилей и возможностей», исследователь пишет: «Гренуй — это пародия на дьявола, но одновременно и на Бога-творца. Так что он — не воплощение зла, скорее уж воплощение бессмыслицы» (Затонский Д.В. Постмодернизм в историческим интерьере // Вопросы литературы. — 1996. — Выпуск III. — С. 189).

См.: Пестерев В.А. «Эликсиры сатаны» Э.Т.А. Гофмана и роман-метафора ХХ века // В мире Э.Т.А. Гофмана. — Выпуск I. — Калининград, 1994. — С. 186—188.

Цитаты даны по журнальной публикации романа (Иностранная литература. — 1991. — № 8). Здесь и далее страницы указаны в тексте работы.

«Grenouille spürte, wie sein Herz pochte, und er wußte, daß es nicht die Anstrengung des Laufens war, die es pochen machte, sondern seine erregte Hilflosigkeit vor der Gegenwart dieses Geruches. Er versuchte, sich an irgendetwas Vergleichbares zu erinnern und meßte alle Vergleiche verwerfen. Dieser Geruch hatte Frische; aber nicht die Frische der Limetten oder Pomeranzen, nicht die Frische von Myrrhe oder Zimtblatt oder Krauseminze oder Birken oder Kampfer oder Keifernnadeln, nicht von Mairegen oder Frostwind oder von Quellwasser…, und er hatte zugleich Wärme; aber nicht wie Bergamotte, Zypresse oder Moschus, nicht wie Jasmin und Nerzisse, nicht wie Rosenholz und nicht wie Iris… Dieser Geruch war eine Mischung aus beidem, aus Flüchtigem und Schwerem, keine Mischung davon, eine Einheit, und dazu gering und schwach und dennoch solig und tragend, wie ein Stück dünner schillernder Seide… und auch wieder nicht wie Seide, sondern wie honigsüße Milch, in der sich Biskuit löst — was ja nun beim besten Willen nicht zusammenging: Milch und Seide! Unbegreiflich dieser Duft, unbeschreiblich, in keiner Weise einzuordnen, es durfte ihn eigentlich gar niht geben. Und doch war er da in herrlichster Selbstverständlichkeit. Grenouille folgte ihm, mit bänglich pochendem Herzen, denn er ahnte, daß nicht er dem Duft folgte, sondern daß der Duft ihn gefangengenommen hatte und nun unwiderstehlich zu sich zog» (25-26). Оригинальный текст цитируется по изданию: Süskind P. Das Parfum // Roman-Zeifung — 1989. — № 471. Здесь и далее страницы указаны в скобках.

Здесь дается более точный, чем у Э. Венгеровой (с. 64), перевод оригинального текста: «… unsere Sprache taugt nicht zur Beschreibung der riechbaren Welt» (77).

Конечно же, вполне оправданно возникает мысль о влиянии Ф.М. Достоевского на понимание Зюскиндом «красоты». И хотя точно фактическими, авторскими свидетельствами тому мы не располагаем, представленная в «Парфюмере» природа эстетического очень созвучна известной мысли Мити Карамазова: «Красота — это страшная и ужасная вещь. Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. …Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. …Иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала мадонны, и горит от него сердце его… Что ему представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей… Ужасно то, что красота не только есть страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей» (Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. — М., 1972. — С. 122—123).

«Allein das Mondlicht ließ er sich gefallen. Das Mondlicht kannte keine Farben und zeichnete nur schwach die Konturen des Geländes. Es überzog das Land mit schmutzigem Grau und erdrosselte für eine Nacht lang das Leben. Diese wie in Blei gegossene Weit, in der sich nichts regte als der Wind, der manchmal wie ein Schatten über die grauen Wälder fiel, und in der nichts lebte als die Düfte der nackten Erde, war die einzide Welt, die er gelten ließ, denn sie ähnelte der Welt seiner Seele» (73).