Борис Тимофеев: Правильно ли мы говорим?

Поясню это примером.

Долгое время письма посылались только в конвертах. Жизнь выдвинула необходимость посылать иногда более короткие письма, содержание которых умещалось па одной стороне почтовой карточки. Такое почтовое отправление стало называться «открытое письмо» и шло по более дешевому тарифу. Но официальное словосочетание «открытое письмо» было длинно: народ очень скоро стал называть его «открыткой». Так называется оно и сейчас и, вероятно, будет называться и через сто лет.

Есть в слове «открытка» пренебрежительный оттенок? Нет. Так же не было его, например, в слове «конка», заменявшем в разговорном языке официальное наименование «конная железная дорога».

Отнюдь не пренебрежением к «Публичной библиотеке», «Александринскому театру», «общественной столовой», «читальной комнате» и «курительной комнате», а самой жизнью были вызваны слова «Публичка», «Александринка», «столовка», «читалка» и «курилка», удобные своей краткостью.

Вместо «карболовая кислота» или «керосиновая плита» было удобно говорить «карболка» и «керосинка», — и эти слова быстро вошли в жизнь.

Когда появился новый предмет — «карманный зажигательный аппарат, заменяющий спички», народ сразу назвал его «зажигалка».

Суффикс «ка» удивительно «русифицирует» иностранные слова. Приведу такой пример: в Марокко есть город Фец (Фес), который издавна славился изготовлением особых головных уборов. В Европе они так и назывались «фес». Откроем рассказ И. С. Тургенева «Бурмистр» и прочтем:

«На Аркадии Павловиче были широкие шаровары, черная бархатная куртка, красивый фес с синей кистью и китайские желтые туфли без задков...»

Когда такие шапочки вошли в России в моду, они стали называться «фесками». Арабское слово «фес» быстро обрусело.

Другой пример, еще более близкий, превращение английского слова «кэпи» — в русскую «кепку».

В словах, оканчивающихся на «ка», есть, конечно, иногда не только краткость и легкость, но и элемент насмешки, — например, в наименовании «учредилка». Но оттенки насмешки бывают разными и порой переходят просто в шутку. Вспомним хотя бы название железной комнатной печки в первые годы революции: «буржуйка». Безусловно чувствуется шутка и в весьма распространенном слове «авоська».

А сколько народного юмора в тех иронических прозвищах, которые даются разным питейным заведениям: «забегаловка», «заходиловка», «заползаловка»!

И сколько появилось новых слов с суффиксом «ка», — с совершенно иным содержанием, порожденным нашей эпохой.

Достаточно вспомнить такие слова, как «маёвка», «массовка» и «летучка»...

О брани

В прошлом разделе мы упомянули о пьяницах; по логике вещей уместно поговорить и о брани. Ведь брань является особым видом засорения русского языка.

К сожалению, с этим гнуснейшим видом порчи и засорения языка не ведется почти никакой борьбы.

Если в общественных местах можно встретить над- писи «не курить!» или «не сорить!», то мы нигде не найдем надписи «не сквернословить!»

Более того, к сквернословам у нас существует недопустимо примирительное отношение. Находятся даже защитники этого безобразного явления, рассуждающие примерно так: «Ну, выразился человек от сердца, с кем не бывает!» (Приходится, увы, признать, что и у пьяниц есть защитники, рассуждающие по той же «схеме»: «Ну, выпил человек лишнее, проспится — протрезвится!...»)

Иногда взрослые сквернословят при детях, подавая этим отвратительный пример; не приходится удивляться, что ругань бытует среди школьников.

А разве не случается, что сквернословят начальники на службе, подавая очень плохой пример своим подчиненным?

Порой бытовая брань (именно бытовая, без всякой злобы, вошедшая в привычку) даже воспринимается как особое проявление молодечества и «русского духа», хотя некоторая наша «бытовая» брань, связанная с гнуснейшим оскорблением святого слова «мать», — является позорнейшим пережитком прошлого, идущим от древних времен крепостного права и татаро-монгольского ига.

В том, что к сквернословам существует несерьезное и даже добродушное отношение, я убедился на собственном опыте, каковым и позволю себе поделиться с читателями.

В 1947 году я написал басню «Сквернослов». С этой басней я обращался в редакции разных газет и журналов; басню всюду хвалили, но не печатали, считая тему «незначительной»...

Только в 1959 году она была опубликована в одном толстом журнале; понадобилось двенадцать лет для того, чтобы тема о сквернословах была признана достойной осмеяния!